Эти стены — часть общего орнамента, они украшены резьбой, углубляются в ниши, в которых множество статуй святых и мучеников. Умелый резец скульптора будто освободил камень от веса и придал ему особую воздушность, словно по волшебству поднял камень в воздух, наделив крышу восхитительным изяществом и воздушной прочностью паутины.
Но коль скоро это не волшебство, как же удалось достичь такого эффекта?
В эпоху перпендикулярной готики английские зодчие изобрели два новых типа свода. Первый — ребристый свод, разработанный во второй половине XIV века, но известный прежде всего по конструкции крыши придела кембриджского Кингз-колледжа. Однако это не типичный ребристый свод, так как он использует перекрестные арки, то есть реберные конструкции, пересекающие всю крышу под прямым углом к стенам. Другое изобретение — так называемый висячий свод. Для здания Оксфордской богословской школы Уильям Орчард разработал массивные пересекающиеся арки, через которые проходят подвесы, закрепленные в углублениях свода, вырезанных в виде ниш, и скрытые статуями. Немногим позже в оксфордском соборе Крайст-Черч архитектор (вероятно, снова Орчард) использовал несколько более тонкий вариант этого решения. Подвесы стали длиннее и изящнее, они вырезаны в форме полупрозрачных фонарей.
Планировка повторяет аббатство в целом: неф, алтарная часть и апсида с расходящимися приделами. Потолок сочетает арочные и веерные конструкции таким образом, что не имеющие нервюр своды кажутся висящими на веерных опорах
Свод капеллы Генриха VII сочетает оба типа: конструкция состоит из ребристых и свободных сводов с перекрестными несущими арками, и это гениальное сочетание форм отчасти обусловливает уникальность архитектуры. С большой долей вероятности можно сказать, что автором такого гениального решения был Уильям Вертью. В расположенной в восточной части апсиде почти замыкающие круг опоры свода расцветают причудливыми многоярусными «зонтиками» и закреплены подвесами, напоминая стаю проплывающих над головой медуз с густыми оборками щупалец. Опоры выстроены в форме восьмиконечной звезды, один луч которой срезан аркой, отделяющей неф придела от апсиды, — маленький недочет в идеальном проекте, заметный только непосредственно в восточной части капеллы. В нефе опоры свода удлиняются и пересекаются между собой так же, как и в кембриджском приделе. В плане конструкции подвесы представляют собой развитие вуассюр — клиновидных камней, формирующих арки. Так что сходство со сталактитами, свисающими с потолка сказочной пещеры, не столь уж надуманно: каждый подвес — монолит, глубоко укоренившийся в теле свода (правда, побегов не дающий — не воспринимайте слово «укоренившийся» буквально). Тем не менее, это все-таки иллюзорный эффект — подвесы крепятся не к несущим аркам, как должно казаться зрителю, а к ребрам свода и напоминают собравшуюся на кончике листа каплю, готовую в любой момент упасть, — соединение подвеса с аркой выглядит непрочным. Несмотря на сходство со сталактитами, подвесы не кажутся монолитными (хотя, безусловно, являются таковыми) — и это лишь усиливает ощущение чуда.
Но уж точно не иллюзия тот восторг, какой вызывает этот свод. Обычная технология предусматривала возведение несущих ребер, пространство между которыми потом заполнялось камнем или кирпичом. Однако этот свод целиком сделан из каменных блоков необходимой формы, украшенных резьбой и лепниной. Эта технология очень сложна в применении, но позволяет сочетать рельефность резьбы с невероятным изяществом деталей, что придает своду сходство с кораллом. Сложно избежать подобного сравнения, хотя оно и не полностью соответствует истине, — слишком многим сооружение обязано усерднейшей работе и продуманному до мельчайших деталей проекту. «Думаю, мы утратили дар добиваться максимальной эффектности минимальными средствами» — так Готорн описывал свое первое впечатление от придела. Радостное, приподнятое настроение закладывалось в концепцию капеллы с самого начала, но оттенок светского великолепия был привнесен отчасти случайно. Окна, пустые сейчас, изначально были украшены витражами, погибшими от рук пуританских иконоборцев вскоре после гражданской войны. Атмосферу прошлого до сих пор можно ощутить в Королевской капелле, где сохранились витражи — современники уничтоженных. Генрих VII всерьез считал, что его капелла — место особенной святости, и эта святость должна была удвоиться: придел Богоматери одновременно был посвящен и одному из святых королевской крови. Монарх рассчитывал убедить папу римского канонизировать Генриха VI. Если бы это удалось, Генрих VII сравнялся бы с Генрихом III в количестве построенных усыпальниц. Его стремление очевидно: даже пол в капелле Генриха VII искусственно приподнят до высоты пола в усыпальнице короля-праведника. Более того, именно могила Генриха VII стала своего рода краеугольным камнем придела, ярким показателем мирской суеты — неудивительно, что в народе придел Богоматери вскоре переименовали в капеллу Генриха VII, намекая, что храм с самого начала задумывался как мавзолей короля. (Не так давно церковные иерархи предприняли попытку вернуть приделу первоначальное название — безуспешно.)