Ситуация в основной части церкви выглядит еще более странно. В 1852 году сэр Роберт Пиль, немногословный сын индустриального Ланкашира, появился в северном трансепте, одетый в римскую тогу. К тому времени, когда к нему присоединились Дизраэли и Гладстон, эта традиция безнадежно устарела, но неловкость из-за современной одежды оставалась, и потому оба государственных мужа задрапированы в рыцарскую (или академическую) мантию, придающую им псевдоклассический вид.
Эти памятники представляют собой фигуры на пьедесталах и помещены перед опорами аркад. Их расположили так из-за недостатка места, абсолютно не считаясь с отсутствием гармонии с архитектурным окружением. Эти государственные деятели стоят в боковых нефах, как посетители: в отличие от более ранних памятников, они не включены в интерьер. Замысел, стиль и расположение этих статуй вновь заставляют вспомнить, что скульптура — не вспомогательное, а вполне самостоятельное искусство. Пластическое искусство утвердило свою самодостаточность перед средневековыми традициями даже в средневековом здании.
В исторической перспективе обнаруживается некоторый парадокс, присущий приверженцам романтического и викторианского стиля: античность им ближе, чем Средневековье. Мэтью Арнольд упрекает в неточности «Историю мира» сэра Уолтера Рэли, сверяя его с Фукидидом, который кажется более современным, чем современные книги. Уильям Хэзлитт противопоставляет архаичную тьму Средневековья «блестящим и четко определенным периодам Древних Греции и Рима». Оскар Уайльд заявлял: «Всем современным в нашей жизни мы обязаны античным грекам. А всеми анахронизмами — Средневековью». А в аббатстве скульптура классическая в самом прямом смысле выглядит более современной, чем средневековая.
Но в те времена находила понимание и другая идея: классический стиль принадлежит прошлому, а готика более близка современному, романтическому духу. Винкельман заметил, что искусство античной Греции во всех его проявлениях, от литературы до скульптуры, отмечено «благородной простотой и величием спокойствия». Этот взгляд обсуждали, разделяли или пересматривали многие, но прежде всего следует обратить внимание на Августа фон Шлегеля, чьи «Лекции о драматическом искусстве» (1807) получили большой отклик в Британии. Ваяние является самым выдающимся из древних искусств, утверждает Шлегель, а музыка — величайшее из искусств современности. Сама греческая трагедия подчинена законам пластики, в то время как современное искусство любого рода имеет характер романтический, взволнованный и живописный. Он пишет: «Дух древнего искусства и поэзии пластичен, а современного живописен». Шлегель добавляет и относительно архитектуры: «Заметьте, Пантеон не более отличается от Вестминстерского аббатства или собора Святого Стефана в Вене, чем пьеса Софокла от пьесы Шекспира».
Современно ли Вестминстерское аббатство? Возможно, трудно сказать однозначно, но при такой аргументации готические формы аббатства ближе к современности, чем классические настолько же, насколько Шекспир нам ближе, чем Софокл. Генри Джеймс, рассказывая о похоронах Браунинга в Углу поэтов, замечал, что это был тот самый случай, когда вполне можно было проникнуться «неукротимым стремлением усопшего смотреть на жизнь в искаженном свете разноцветных лучей». Он намекал на стихи Браунинга, в современное звучание которых неизменно врывался свет высоких церковных витражей. В романтическом мечтательном порыве Рескин в середине XIX века доказывал, что именно готическая архитектура является лучшим и наиболее функциональным стилем для современности: в викторианскую эпоху необходимо следовать архитектурным формам Вероны XIV века не только из эстетических соображений, но и ради практической целесообразности; сводчатая арка прочнее, чем горизонтальный архитрав. Тем не менее, в действительности Рескин был недостаточно последователен, утверждая, что форма должна быть функциональной: железнодорожный вокзал и дворец Кристал-Пэлас, построенные из стекла и железа, наполняли его яростью. Рескин ненавидел здания эпохи Ренессанса, а еще больше — барочные постройки (барокко он вообще считал симптомом морального разложения); третий том «Камней Венеции», его лучшей работы по архитектуре, представляет собой бесконечную уничижительную филиппику в адрес этих архитектурных стилей. С удивительной неуместностью Рескин увековечен в аббатстве бронзовым медальоном, развернутым таким образом, что он обречен вечно смотреть прямо на шедевр барокко — памятник герцогу Аргайлу.