«В д. Чулкова. В Германии в Груновальде, уезд Телъстовродился 1906 г. Ноября 2–го дня по новому стилю. Помощник Присяжного поверенного Округа Московской Судебной Палаты Леонид Николаевич Андреев и законная его жена, Александра Михайловна, оба православные. Записано по акту о рождении за N9 47, выданному 12 ноября по новому стилю 1906 года Чиновником Гражданского Состояния Рапшголъ, и удостоверенному Императорским Российским Консульством в Берлине ноября 30/декабря 13 1906 года за № 4982–м.
Кто совершал таинство крещения: Приходской Протоирей Сергий Успенский с Диаконом Иоанном Поповым, Псаломщиками Иоанном Побединским.
Звание, имя, отчество и фамилия восприемников: Города Нижнего цеховой малярного цеха Алексей Максимович Пешков и жена врача Филиппа Александровича Доброва, Елисавета Михайловна Доброва.
Запись подписали: Приходские Протоирей Сергий Успенский, Диакон Иоанн Попов, Псаломщик Иоанн Побединский, Пономарь Михаил Холмогоров»[21].
Позже некоторые поговаривали, что Леонид Николаевич Даниила не любил, видел в нем причину смерти Александры Михайловны. Так ли это? Смерть жены была для него непереносимым горем. Работа, запои, мучительная тоска. Его брат Павел говорил о боязни, что он лишит себя жизни. Томясь на Капри, — в России его могли арестовать, — он пишет «Иуду Искариота». Его Иуда спрашивает апостолов, как они могут жить, когда Иисус мертв, как они могут спать и есть?
Тяжесть и болезненность переживаний Леонидом Андреевым смерти жены, конечно, сказались на сыне. Он любил его с какой-то тревожностью. А их глубинное душевное родство проявилось в литературном пути сына.
Вадим Андреев на коленях у А. М. Горького Капри. 1907
Леонид Андреев называл себя писателем — мистиком. В одном из первых его литературных опытов, в сказке «Оро», шла речь о мрачных демонах в надзвездных пространствах и светлых небожителях, ангелах, о гордыне зла и всепрощении любви. Метафизический, мистериальный пафос не угасал в нем никогда. И здесь он все дальше расходился с Максимом Горьким, называвшим мистицизм «серым киселем». «Долго, очень долго путался я в добре и зле. Был христианином недолго; был буддистом, ницшеанцем (еще до Ницше), язычником»[22] — признавался Леонид Андреев. Поиски «истинной цели» мучили его до последних дней. Георгий Чулков, вспоминая, писал, что у него «был особый внутренний опыт, скажем „мистический“<…>но религиозно Андреев был слепой человек и не знал, что ему делать с этим опытом»[23]. Чулков, пришедший от невнятицы воображенного «мистического анархизма» к православию, мог бы говорить о слепоте многих из своего литературного поколения, не исключая и себя.
Мистические озарения Даниила Андреева связаны и с «внутренним» религиозным опытом отцов, и со слепотой их блужданий.
Сходство с отцом в некоторых чертах характера, привычках, взглядах тоже заметно, оно все больше обнаруживалось с годами.
Сына Леонид Николаевич повидал только в августе 1907–го. Несколько дней провел на даче Добровых в Бутово, гуляя среди знакомых берез и привыкая к Данилке. Побывал на Новодевичьем. В одном из писем довольно сообщал: «Данилочка выглядит хорошо, очень веселый, на меня смотрит и удивляется»[24].
В октябре снова приехал в Москву, — в Художественном театре готовилась постановка «Жизни Человека». Пьеса была последним сочинением, написанным при жизни жены, как он говорил, вместе с ней. Ей, называемой им «тихий свет мой», он читал, будя под утро, написанные ночами сцены. Он не мог забыть этих осенне — черных берлинских ночей. Заново переживаемая в театре, в нелегких разговорах и спорах со Станиславским пьеса, встреча с Москвой, с Добровыми, с сыном опять погружали в незатихавшее, длившееся и длившееся горе.
Жена Бунина вспоминала о тех днях: «Кто-то спросил Андреева, почему он сегодня не в духе?
— Я только что от Добровых. Видел сына, который все чему-то радуется, улыбается во весь рот.
— Но это прекрасно, значит, мальчик здоров, — сказала я.
— Ничего прекрасного в этом нет. Он не имеет права радоваться. Нечего ему быть жизнерадостным. Вот Вадим у меня другой, он уже понимает трагедию жизни»[25].
Трагедии начавшегося века достало всем, не только обоим братьям. Но горшее выпало Даниилу. Русскую трагедию он пережил, не избежав ни тюрьмы, ни сумы, как трагедию метаисторическую, вселенскую. А в том ноябре ему только исполнился год, он был окружен любовью и доверчиво улыбался. Улыбался и невеселому отцу.
В цикле «Восход души», в котором Даниил Андреев с кем-то спорит, благодарно говоря: «Нет, младенчество было счастливым…», отец присутствует тревожной тенью: