Вадим переглянулся с Максимумом и решил лучше изучить этого мула.
— Подожди, а как вы доставляете мула на стройку? — уточнил Вадим.
— Ну, как обычно, конями, — не понял Микола, потом у нас вон, — он показал на маховик, — привязываем к нему веревку, и машина поднимает грузы.
— А что вы маховик сразу с осью не соединили, тогда бы устройство без коней ехало.
Микола завис. На простом лице отображалась работа мысли. Он силился представить, как именно и с чем нужно соединить, а потом выдал:
— А как поворачивать?
— Никак пока, ты слышал про омнибусы?
— Это те, в которых сорокомученники парятся? Каждый день вижу на улицах, — хохотнул Микола, вспомнив огромные многоместные повозки на конной тяге, которые ходили по столице с начала тридцатых годов.
— Они самые, а теперь думай дальше: уже есть железная дорога от Москвы до Петербурга, а что мешает проложить железную дорогу по улицам города? — предложил подумать Вадим, — того и гляди когда я в следующий раз уеду, вы башенные краны начнете строить.
Ни Максим, ни Микола Вадима не поняли, но переспрашивать не стали, погрузившись в мысли об омнибусах на паровых машинах.
— Нет, не выйдет, — заявил Максим, — Николай Павлович скорее тебя снова на Кавказ отправит, чем разрешит уродовать наши мостовые.
— Всего год в столице, а уже “наши мостовые”, — передразнил его Вадим, — ладно, поехали.
***
Над Заводским висело одинокое, холодное облако. Оно прошло тысячи километров в поисках мести. Мести, за уничтоженный дом, разорённый дом, куда пришли “белые люди” в красных мундирах. Захватчики разорили ее людей, захватили страну. Она долго наблюдала, искала помощь по миру, пока не нашла почти бескрайнюю страну на севере. Здесь люди в зеленых мундирах гоняли по горам дикарей, так же, как люди в красных охотились за ее соплеменниками. Даже иронично, что эта Россия поможет ей отомстить.
В один день на пыльной дороге появились любопытные люди. Дальнейшие наблюдения только утвердили ее наблюдения. Смешной Захарченко и подобный ей Беркутов.
***
В зале Эльбруса стоял тяжелый воздух, пропитанный дымом табака и веселой болтовней побитых головорезов. Суровые люди сидели группами и запивали алкоголем боль от свежих ран.
За барной стойкой устроился понурый мужчина со свежим шрамом через щеку до брови. Под красными глазами у головореза наслаивалась потемневшая кожа.
— Ты знаешь, — головорез повернулся к погребщику, — я уже по горло сыт кровью.
Погребщик остановился, протирая деревянную кружку, и громко хмыкнул, бросив ироничный взгляд на сбитые костяшки головореза.
— Что? Думаешь, я какой-то мясник? Упырь, что упивается кровью? Э, не-е-ет, я люблю жизнь, — головорез покачал головой.
— Ты любишь деньги и Легкую жизнь, — заметил погребщик.
— Туфта! — головорез полез во внутренний карман пиджака с фиолетовой подкладкой за табаком и трубкой, только внутри фиолетовый смешался с застывшим коричневым пятном, — черт, кровью заляпал.
— Если бы я был не прав, то ты содрал бы со стены объявление о найме рабочих на фабрику, а не уходил в походы на московских, — погребщик указал на кусок кирпичной стены, которая осталась еще от старого ресторана, ее не стали сносить при ремонте, там висели листовки с работой для мастеров, грузчиков, конюхов, в общем, для любого.
Разговоры затихли в ресторане, и головорез громко откашлялся в кулак, прежде чем обратился к погребщику хриплым голосом:
— Да в аду я это все видел! Душно мне с вами! Напиваться нельзя, женщин лапать нельзя… В общем, Воли нет! — головорез втянул носом воздух и сплюнул на пол.
И только после этого заметил тишину. Бойцы в зале тихо сидели, смотря на фигуры в дверях ресторана. Первым стоял высокий мужчина с редеющими черными волосами с кожей бледной и как натертой воском, глаза затянуты пеленой как у мертвеца, но прикрыты пенсне с черным стеклом. На плечи, поверх костюма тройки он накинул черную шубу. Вадим Борисович Беркутов, так же известный как Призрак. За его спиной стоял стройный и загорелый Захарченко с прилизанной копной волос и широкими усами. За расстегнутым пиджаком над пряжкой ремня у него висела кобура с револьвером.
— Ну, вы здесь сами разберётесь, — сказал грузный Максим Петрович, поправил воротник и развернулся от входа.
Призрак медленно, под напряженными взглядами бойцов прошел к барной стойке, и спросил, как бы не обращаясь к кому-то конкретно:
— Я же оставлял тебе закалённых бойцов?
— Тебя долго не было, а у нас война, — из тени прохода, ведущего в подвал, вышел Кондрат.
— Вас, — поправил его Захарченко.
— Вас, долго не было.
— Этот уже получил зарплату? — Вадим Борисович остановился прямо рядом с головорезом, который забыл, как дышать.
— Еще нет, — Кондрат потер шею.
Призрак протянул открытую руку. Кондрат достал из кармана перевязанную пачку ассигнаций и отсчитал пять купюр.
— Здесь за три недели, — посчитал Кондрат, передавая деньги.
— Бери и катись, — Вадим протянул купюры, но как только головорез потянулся за деньгами, Призрак бросил ассигнации на пол, — Только сначала подними.
Погребщик тихо отошел подальше от звереющего бандита, который шмыгнул носом и нагнулся поднять деньги.
Вадим пнул барный стул, и головорез щекой уткнулся в ассигнации, упав на пол. Встать ему не позволила тяжелая нога, которая каблуком сапога прижимала его к полу.
— Я плачу честные деньги за честную работу Людям, готовым следовать правилам. Если вам надоело, то забирайте деньги и катитесь стирать вещи в бедном районе, мне здесь неблагодарные свиньи не нужны! — Вадим Борисович внимательно осмотрел каждого в зале. Тишину нарушил скрип, протираемого головорезом пола. Щека у него разорвалась в кровь об торчащую щепку, — Я не собираюсь терпеть животных, которые срут там же, где и едят!
Вадим надавил ногой и в ресторане раздался хруст сломанного позвоночника.
— И уж точно, я не собираюсь терпеть неуважение! — с этими словами он пошел на кухню.
— Уберитесь здесь, — добавил Захарченко, переступая через тело головореза.
— У тебя проблемы с моим поваром? — Уточнил Вадим, пропуская Кондрата.
— Пошлите, покажу.
На кухне кипела работа в ритме, который отбивал стук ножа о деревянную доску. Это работал новый повар из империи Цин. В ресторане китайца с белой бородой все звали Старый Чан, действительно ли повар был старым или его звали Чаном — никто не знал, а он недостаточно владел русским, чтобы поспорить.
— Старый Чан! Начальник пришел, — Кондрат отвлек шеф-повара от нарезки редиски.
Китаец медленно развернулся с острым ножом в дрожащих от раздражения руках. Старый Чан носом доходил до нагрудного креста Кондрата.
— По-русски ни черта не понимает, поэтому мы его иногда называем полупрофессионалом, — заржал Кондрат.
— А я-то начал гадать, чем так запахло на моей кухне, — оказывается, Старый Чан знал русский, пусть и говорил проглатывая гласные, — от тебя так воняет, что мне написала мать из Кореи и спросила “а чем это так воняет?”
— Я удивлен, что тебе не нравится запах мужчины, — Кондрат перестал смеяться, — большинство женщин, вроде тебя, его любят!
— Я ставлю десять рублей на китайца, — прошептал Захарченко Вадиму на ухо.
Кондрат почувствовал вдохновение и продолжил:
— Твой русский ужасен!
— Мой русский не ужаснее твоего крестьянского!
— Что? Я не понял ни слова!
— Что? Я не понял ни слова! — передразнил Кондрата Старый Чан.
Кондрат надул ноздри и повернулся к Вадиму и Захарченко:
— Простите люди нормального роста, но я пошел на перерыв, пока он не извинится!
Кондрат вышел с кухни, хлопнув на прощание дверью. Вадим перевел взгляд на китайца, или все же корейца.