Египтянина потянуло к фюзеляжу. От столкновения Одайон телом выбил аварийную дверь. Кисти впились в салон. Воздушный поток по началу срывал с места мелкий мусор. Затем, полетели проигнорировавшие указаниям авиалиний. Один человек схватился Вестнику за ноги, второй навис на теле, масса увеличивалась и всё труднее становилось египтянину.
Роджер не знал, что делать, ведь встав с сидения он просто бы был обузой. Вестники услышали скрежет метала. Фюзеляж стал мяться в руках Одайона.
— БРАТ, ПОМОГИ!
Нимбри вырвало, у Роджера дико разболелась голова, а в глазах бил красный свет. Фигуры рядом со светом. Их становилось больше, но шум утихал. Вестник напрягся, чтобы разглядеть всё получше. Одайон был в салоне. Несколько Одайонов. Их лица покрылись красными желобами, словно они разрывались изнутри, полными огня. Каждая копия как нить целой паутины держалась за другую, а та в свою очередь за всё крепкое. Пассажиры возвращались на места, а вместо них располагался один из Вестничьих обличий. Давление росло, дыра латалась телами. Последний, что стоял у стенки, похлопал ближайшего по плечу и сказал:
— Спасибо.
Египтянин сел на своё место.
— Я бы переплатил, собрат, — ткнул он на Смертного.
Роджера пронзила вина. Все могли бы её почувствовать в тот момент, но головная боль, почему-то, заставляла страдать. Вина накипала злостью. Вестник сдавливал зубы в своей челюсти, забыв за всё. Ему уже приходилось через это проходить.
— Не недосып, значит.
Смертный снова ощутил колени. Нимбри дрожала, переживая такие же чувства. Парень погладил её. Сквозь волосы Вестник видел красные искры, как от шлифовки. Жжение, но рвение.
Скрип шин шасси слышен и открытого аварийного выхода, а так ещё громче. Роджер пришёл в себя. Девушка спала, а Одайон спокойно читал буклет.
— Не боишься? — спросил парень египтянина.
— Уже привык немного. Не хотелось бы повторять.
— Да нет же. Копии.
— О чём ты?
На месте десятка сплочённых тел лежали смятые и согнутые кресла, незанятые этим рейсом. Большинство пассажиров и не увидело этого причудливого поступка: кислородные маски не дают мотать головой.
— Un aereo passeggeri proveniente dalla Libia è atterrato a Napoli con una porta d'emergenza aperta. Secondo l'equipaggio, a un'altitudine di 4000 metri c'era una depressurizzazione, tuttavia, nessuno dei passeggeri era in mare. I sedili vuoti sono stati spazzati via dal vento, che a sua volta ha barricato il passaggio. Questa combinazione di circostanze e l'abilità dei piloti ha permesso di atterrare in modo accelerato. In aeroporto, i soccorritori e la polizia hanno immediatamente rilasciato le vittime, ma la causa del problema rimane un mistero. L'unica cosa che il registratore di volo poteva mostrare era un problema di progettazione. Successivamente, si è scoperto che non c'erano parti limitanti nello scafo, che, in linea di principio, non avrebbero consentito all'aeromobile già in uso di volare in sicurezza.·, - вещалвечернийвыпускновостей.
Женщина-зритель прикрыла открытый в удивлении рот. Её созерцание телевизора прекратил странный скрип со второго этажа. Она вскочила не от незнания, а вполне понимая, что нужно делать. Пухлая возрастом кисть схватила топор. Тапочки пошлёпали к нужной комнате. Скрип был всё громче. С тумбочки упала стеклянная по звуку лампа. Дверь открылась. Свет от телевизора пробивался за спину женщины. Наросты, похожие на ветки без коры, но длинные как иглы росли на глазах. Их исток был от кровати в углу. Пара наростов зашевелилась, уткнувшись в пол. От препятствия, они надломились, рвясь без остановки. Женщина ударила по зарослям. Всё ближе и ближе был слышен истеричный вопль, будто с забитым ртом:
— M’-M’AMA! M’AMA!
· — Пассажирский самолёт, направлявшийся из Ливии, приземлился в Неаполе с открывшейся аварийной дверью. По сообщениям экипажа, на высоте 4000 метров произошла разгерметизация, однако, ни один из пассажиров не оказался за бортом. Пустые сидения были сорваны потоком воздуха, а те в свою очередь забаррикадировали проход. Такое стечение обстоятельств и навык пилотов позволил совершить посадку в ускоренном порядке. В аэропорту спасатели и полиция незамедлительно освободили потерпевших, но причина неполадки так и остаётся загадкой. Единственное, что смог показать бортовой самописет, это была конструктивная неполадка. Позднее, выяснилось, что в корпусе отсутствовали ограничивающие детали, что в принципе не позволило бы уже использовавшемуся самолёту безопасно летать.
Глава 44
— Третье правило! - крик посрамлённого родителя сопровождался секущими розками.
Молодой мальчик икал, скидывая на плитку хрупкие слёзы.
— Чувства не движут людьми высокого статуса. Твоя несдержанность и своенравность порочит нашу семью.
— Но м’ама… — проскулил забитый ребёнок.
— Второе правило! - удар хлестко звучал по дому:
— Наша строгость делает нас лучше. Справедливость не бывает в драках. «В ином случае уходи прочь».
Мать была свечой этого времени. Воск её доброты и любви стекал с её щек, как и с щёк её сына, сбегая от жара идеалов и недостигаемого величия. Прут отбросили на пол. Лежащий там мальчик, дрожа, успокаивал дыхание.
— Я никогда не лишусь гнева, — думал он:
— Даже те, кто избегают его, прибегают к нему, чтобы изгнать. Это часть нас и без неё не будет и света.
Ребёнок привстал. Его белое одеяние с бирюзовой полосой по краям забрало на себя немного пыли.
— Нужно поговорить с м’амой.
Движениям мешали не побои родительского воспитания. Ссадина на коленке, рана на щеке и синяк у глаза появились раньше и стали их побуждением. Шаги поторопили маленького драчуна. Он отряхнул с себя грязь и заправился.
— Извините, madre, прошу вашего внимания.
Мать всхлипнула.
От плача мальчик и не заметил, что он запачкал ткани свежей кровью. Родитель подошёл ближе, а малец поджал голову, неудачно скрывая следы. Воск всё ещё есть на свече.
Пальцем мама протёрла лицо сына, ладонью приглаживая его кучерявые волосы.
— Увечья тоже не сделают тебя лучше, — строго не показывала нежность она.
— Madre, я…
— О, Боги! Посмотри на свои ноги! Они же все в грязи. Ты даже первое правило не смог принять!
— М’ама…
— Ничего не хочу слышать! Живо возьми гидрию и принеси сюда воды. Сам себя будешь чистить. Тебе это ясно?
— Да, м’a… madre.
Все куда-то спешат. Солнце грело камни. Кто не в сандалиях, от голодного поэта до ребёнка, резво неслись по улице. Только мальчик шёл спокойно. Его терзали раздумья, но он пытался отвлечься. Дети лепили фигурки. Кузнецы точили металл. Риторики болтали с собою. Его взгляд бегал по суматохе, а мальчик выискивал покой. У нужного места, у крана с грунтовой водой ребёнок посмотрел выше домов. Неизменна на месте, но прекрасна в каждом моменте. Гора цветущего августа поглотила его интерес.
Мальца считали странным. Когда любой мог упиваться искусством комедий или умирать от умений трагедий в театре, он без упрёков отворачивался от этого места. Когда любой хотел лично показать своё уважение к Исиде, явившись в храм, ребёнок просто поклонялся ей в разуме. Когда дети ведомы своей искренней жестокостью, измываясь над слабыми животными, он защищает тех, кого не любят. И отлично от других, когда все жаждут быть правителями своих мнений, мальчик слепо подчиняется матери.
Толчок. Земля содрогнулась и вернула дух ребёнка в тело.
— М’ама рассказывала о таком. Сколько бы мир не трясло, он перестаёт это делать.
К несчастью, даже исполины постоянства умирают или рождаются заново. Гора раскрыла свой бутон, что заглушило мысли мальчика. Чёрный дым, который нельзя забыть. И огонь, как кошмар Прометея. Все куда-то бегут. А ребёнок несется домой.
Тяжёлая гидрия не помогала, но силы крепчали рвением. Улица стала изменчивой. Стены теперь не из глины, они из бегущих людей. Но вернуться не сложно: нужно лишь рваться вперёд. Мальчика злила усталость.
— Гнев нужен для света. Гнев нужен для света, — бубнил он про себя.
Как вдруг, зрачки поймали свой свет. Кузню пробила толпа, а товар лежал на камнях. Пламя обернулось к ребёнку. Отражение бурлило кипящими недрами. Дитя что-то сковало.
Он не заметил, как упал. Его челюсть сдавило от страха.