— Есть хотите?
— Вы очень добры, но я ни за что не смог бы принять...
— Пожарю пару яиц.
— Нет! Не надо. — Его голос пронзительно зазвенел. Звуки вырывались из широченной груди, словно кричал маленький мальчик, подающий голос из своего укрытия. — Вы сердитесь на меня.
Я заговорил с этим маленьким мальчиком:
— Меня не так-то просто рассердить. Я попросил назвать имя, вы отказались. У вас свои мотивы. Ладно. Что же случилось, Карл?
— Не знаю. Когда вы только что прикрикнули на меня, мне сразу же вспомнился отец. Он всегда сердился. А в ту последнюю ночь...
Я ждал, что он скажет, но продолжения не последовало. Он издал гортанный звук, то ли всхлипнул, то ли застонал, словно от боли. Отвернувшись от меня, уставился на кофеварку. Кофейная гуща, застывшая вдоль горловины, выглядела, словно черный песок в статичных песочных часах, который не пропускает сквозь себя время. Я пожарил на масле шесть яиц и приготовил тосты. Мы быстро расправились с завтраком, затем я разлил остатки кофе.
— Вы очень добры ко мне, — сказал Карл, допивая кофе. — Лучше, чем я того заслуживаю.
— Это входит в набор услуг, которые мы оказываем клиентам. Стало лучше?
— Физически — да. А психически... — Он почувствовал, что слишком расслабился, и замкнулся. — Вкусный вы варите кофе. В палате кофе был ужасный, сплошной цикорий.
— Вы были в больнице?
— Да. В психиатрической клинике, — и добавил с некоторым вызовом, — я не стыжусь этого.
Однако он внимательно следил за моей реакцией.
— Что с вами было?
— Диагноз: маниакально-депрессивный психоз. Не думаю, что диагноз верен. Знаю, были отклонения, но это все в прошлом.
— Они вас выпустили?
Он склонился над чашкой и метнул на меня взгляд исподлобья.
— Вы убежали из клиники?
— Да. Убежал. — Слова давались ему с трудом. — Но все обстояло иначе, чем вы предполагаете. В сущности, меня вылечили, уже могли бы выписать, но мой брат не позволял им это сделать. Он хочет, чтобы меня держали взаперти. — Его голос зазвучал монотонно: — Джерри готов сгноить меня там.
Знакомый мотив: люди, которых изолируют от общества таким образом, всегда выискивают виновных, предпочтительно из числа близких родственников. Я спросил:
— Вам точно известно, что именно брат держал вас там?
— Уверен в этом. Меня упекли туда по его воле. Он и доктор Грантленд вынудили Милдред подписать бумаги для помещения меня в клинику. А как только я там очутился, он полностью отрезал меня от внешнего мира. Ни разу не навестил. Заставил персонал просматривать мою корреспонденцию, так что я не мог даже писать письма. — Слова вылетали из его рта со все увеличивающейся скоростью, и их уже с трудом можно было разобрать. Он замолчал и судорожно сглотнул. На шее, словно мячик, заходил кадык.
— Вы не представляете, что это такое: оказаться в полной изоляции и не соображать даже, что происходит. Конечно, когда предоставлялась возможность, меня посещала Милдред, но и она не понимала, в чем дело. И мы не могли спокойно обсудить наши семейные проблемы. Ей разрешали встречаться со мной только в приемном покое и всегда приставляли к нам медсестру, чтобы она подслушивала наши разговоры. Как будто меня нельзя было доверить собственной жене.
— Но почему, Карл? У вас случались обострения?
Неожиданно он резко втянул голову глубоко в плечи, словно я ударил его по затылку. Я окинул его взглядом и пришел к мысли, что в припадке ярости он мог быть ужасен. В его широченных плечах угадывалась могучая сила. Он продолжал:
— Первые несколько дней я вел себя как последний дурак — изорвал пару матрацев, ну и в том же духе. Меня завернули в мокрые простыни. Но на людей я не кидался, и никого не ушиб. Во всяком случае, не помню такого. — Его голос стал еле слышным. Он поднял голову и повысил голос: — Так или иначе, после этого я никогда не переступал черты, ни разу. Я не собирался давать им ни малейшего повода держать меня взаперти. Но все напрасно. А ведь они не имели на это права.
— И тогда вы перелезли через стену.
Он удивленно посмотрел на меня, вытаращив светлые глаза.
— Откуда вы узнали, что мы перелезли через стену?
Я не стал объяснять, что сказал наугад.
— Выходит, вы бежали не один, а?
Он не ответил. Глаза его подозрительно сузились, продолжая следить за выражением моего лица.
— Где другие, Карл?
— Не другие, а другой, — произнес он с запинкой. — Кто он — не имеет значения. Да вы все равно из газет узнаете.
— Совсем не обязательно. Такие вещи печатают только тогда, когда беглецы представляют социальную опасность.