Самон приблизился к створкам больших дверей. Он не знал, чего ему ждать от своего господина. Впервые за долгие годы, что он служил ему, Самон не мог это с уверенностью предсказать. Мысль стала отрезвляющим открытием, пониманием, что даже его коснулась холодная рука сомнения и медленный яд неуверенности – раньше это не было очевидным.
Но не осталось времени для колебаний. Все знали, что магистр войны приближался, всё быстрее прорубая путь к месту своего рождения. Выжившим оставалось только одно: те, кто ещё мог стоять и держать меч, были обязаны найти силы сделать это снова.
При его приближении охранник башни в золотой маске открыл двери, и двойные медные створки распахнулись внутрь над голым каменным полом.
В дальней стороне зала стояли двадцать фигур. Четырнадцать были обычными людьми, советниками и адъютантами башни, облачёнными в различные доспехи и окутанными древними тканями. Пять, как и Самон, являлись непосредственно членами ордена – кустодиями легиона, невозмутимыми гигантами разрушения, которые сняли шлемы, показав испещрённые шрамами лица. Среди них был Диоклетиан, которого, несомненно, скоро провозгласят трибуном, и который одним из последних покинул поле боя великого подземного поражения. Он получил много ран, некоторые из них были физическими.
Над всеми возвышался двадцатый, Константин Вальдор, господин Самона. Он стоял без шлема, и было видно его худое строгое лицо. Бритую кожу головы покрывали филигранные шрамы. Возраст почти не оставил след на его чертах, хотя он жил уже очень долго. Когда он говорил, голос звучал жёстко, но негромко. Даже для одного из легио, даже когда он стоял среди несравненных адептов этого места, его контроль над собственным телом был удивительным и достойным наблюдения. Вот, пока события не требуют реакции, он напоминает изваяние: совершенно неподвижный, каждая лицевая мышца пребывает в состоянии идеального покоя, и затем долю секунды спустя происходит столь неожиданное и плавное движение, которое бросает вызов ограничениям физических законов.
Но даже его прекрасные доспехи были повреждены. Многочисленные гравированные глаза, символы и знаки словно поцарапали кошачьими когтями. В некоторых местах золотая броня обгорела до чёрно-оранжевого цвета. Плащ изодрался, длинные полосы потёртой ткани свисали с помятых плеч.
– Ничего нельзя сделать? – спросил Вальдор.
Одна из офицеров в зелёной мантии с символом главной кузницы башни по имени Алей Най-Борщ, извиняясь, склонила бритую голову:
– Я потребовала больше от марсианской делегации, поскольку они единственные, кто может помочь, – сказала она. – В настоящее время наше влияние на них ограничено. Они также многое потеряли.
Вальдор кивнул:
– Сколько требуется запросить?
– Семь, капитан-генерал. К вечеру, в зависимости от усилий апотекариев, возможно, восемь.
Самон сразу понял, о чём шла речь. Корпусы дредноутов. Веками подобные запросы легко удовлетворялись, поэтому всего несколько дредноутов хранилось в холодных глубинах мавзолея башни. Теперь же необходимость в священных саркофагах резко возросла. В обычные времена процесс погребения растягивался на месяцы, вполне достаточный срок для тщательной настройки специально созданных шагателей к уникальными мысленно-импульсными решёткам владельца. Обычные времена прошли, и помощь требовалась быстро.
– Я поговорю с ними, – сказал Вальдор. – Что они хотят взамен?
– Тут вот какое дело, – ответила Най-Борщ. – Не то что бы я была уверена. Там было… я не знаю. Но я думаю, что заметила что-то вроде… стыда.
Выражение лица Вальдора не изменилось:
– Такое вполне возможно. – Он повернулся к другому офицеру, Кейну Ной-Хайласу, главному оружейнику. – Вернувшиеся воины, которые ещё могут сражаться, – произнёс он. – У вас семь дней. Каждый клинок, каждый доспех, каждое копьё. Самон предположил, что подобный график работ был невыполним. Снаряжение легио пострадало ещё сильнее, чем воины. В последние часы подземной битвы многие кустодии сражались голыми руками, повергая невообразимых врагов кулаками и сломанными древками копий. Самон был одним из них, сражаясь отключённым клинком хранителя против кошмарных воплощений ужаса. В конце концов, металл просто испарился в зловонном вонючем дыме, остались только осколки у рукояти, которыми можно было колоть. Он до сих пор помнил взгляд, впившийся в него сквозь чуждый туман, жёлтые с прорезью глаза рептилии, бесконечно злобные и победившие.