Сон был не особо страшным, но при этом неприятным до жути. Гунтера окружал вроде бы знакомый, но одновременно напрочь чужой мир. Мёртвый мир. Откуда-то пришло знание, что его город — Кобленц — почти полностью разрушен одной огромной силы бомбой, и вдобавок в воздухе витает некая неизвестная зараза, погубившая почти всех уцелевших после чудовищного взрыва людей. Не рухнуло лишь несколько домов на Шлиссель-штрассе, где была городская квартира родителей. Он бродил по пустым заваленным битым кирпичом и прочим хламом улицам, заглядывал в опустевшие остовы жилищ, видел там жутковатые останки погибших — многие люди оставались в своих креслах или кроватях, но все до одного были мертвее мёртвого. Серо-чёрный, словно присыпанный пеплом, и покрытый гарью пожаров мир пугал до дрожи в коленях. Гунтер искал еду, потому что дома кончились все припасы, а мать была больна, но ничего не находил. Только один раз удалось обнаружить среди обгоревших обломков апельсин, который следовало немедля отнести домой…
— Тьфу, чертовщина, — Гунтер выругался вслух и тряхнул головой, пытаясь отогнать преследовавшие его видения. — Не хватает теперь расстраиваться из-за дурацкого сна!
— Что ты говоришь? — возник в наушниках голос Курта, бортстрелка — Извини, не расслышал.
— Ничего — буркнул Гунтер в ответ и лениво посмотрел через фонарь кабины на вовсю гудевший моторами самолётов аэродром. Практически все пикировщики были готовы к взлёту. Ещё несколько минут и первая группа эскадры StG1 поднимется в воздух и возьмёт курс на запад. Гляньте-ка, машина капитана Браухича уже выруливает на полосу, значит наш черёд пятый… Полетаем сегодня.
Да, собственно, дело вовсе не в плохом настроении и не в отвратительном сне. А предстоящая операция просто одна из многих, и вряд ли найдутся разительные отличия от боёв за Польшу или Францию. Приказ — проще не придумаешь: взлететь, набрать установленную высоту, идти за ведущим к цели, сбросить груз, развернуться, лететь обратно. Сюда, на бывший французский, а теперь немецкий аэродром, рядом с городом, носящим очаровательное имя Бланжи-Сюр-Брель. Нормандия — Англия — Нормандия, вот и всё путешествие. Если всё будет хорошо (а вот ничего хорошо не будет— проскочила мысль, — будет плохо. Не знаю как, но плохо), так вот, если задание будет выполнено, а англичане, по своему обыкновению, продолжат хлопать ушами, то всё дело займёт часа три, не больше. Часть бомбардировщиков, как явствует из приказа, разнесёт на куски аэродром берегового командования Дейтлинг, другие отправятся на свидание с объектами в Дуврском порту, а машина с бортовым номером 77 вместе со своей эскадрильей пощупает Рочестер — британскую базу в подбрюшье Лондона, у слияния Темзы и Медуэя. Меланхолия, охватившая никому не известного лейтенанта, сидящего за штурвалом «Юнкерса» с двумя большими белыми семёрками на фюзеляже в расчёт сейчас не берётся. Тут война, а не парижский бордель. И капитану Браухичу не порыдаешь в манишку, как девице из того самого борделя — не поймёт. Сантименты и личные переживания подчинённых господина капитана интересуют меньше всего.
«Ну-ну, давай поспокойнее — попытался взбодрить себя Гунтер — двадцать пять лет и не возраст вовсе, и заявлять себе, что жизнь не удалась, совершенно не стоит. Если посмотреть трезво — всё нормально. Дом, родители, служба в конце концов! Зачем себя изводить попусту? Давай плюнем на все проблемы и трудности, сосредоточимся на предстоящем деле и станем думать исключительно о нём. Согласен? Ну вот и молодец! Никаких дурных снов, пустых ублюдков, окружающих тебя на земле, начальства, грозных инспекций… Есть только ты, небо, и добрая послушная машина, от которой не приходится ждать обид и разочарований. Самолёт — не человек… Только ты и он. Всё.»