Стрелки показывали три с четвертью по меридиану Парижа. Тринадцатый день августа тысяча сто восемьдесят девятого года от Воплощения Христова клонился к закату.
Глава третья
Неправильное средневековье
По обе стороны пыльной дороги, уходящей вперед плавными петлями, тянулись сочные луга, их сменяли небольшие прозрачные рощицы; вокруг, насколько мог видеть глаз, тянулись цепи холмов, поросшие лесами, а на самом горизонте чуть виднелись голубоватые вершины невысоких гор — их призрачные силуэты были словно набросаны акварелью. Казалось бы, привычный деревенский пейзаж, но Гунтер сразу же заметил в нем нечто необычное, противоестественное. Поначалу он никак не мог поймать это ощущение, разгадать, что же странного в темной зелени лесов, блеклой знойной дымке над травой, ровным густым ковром расходящейся от дороги. И, наконец, понял. Не было асфальтовых дорог, серебристых нитей железнодорожного полотна, исчезли куда-то аккуратные каменные и деревянные домики хуторков, привычных для нормандского пейзажа, вместо них кое-где толпились кучками, точно грибы, небольшие глинобитные избушки, по самые окна вросшие в землю, крепкие и неказистые, крытые соломой. Далеко, километрах в трех-четырех, на одном из лесистых холмов Гунтер углядел замок. Ему не раз доводилось видеть подобные строения — заботливо отреставрированные, со свежевыкрашенными башенками, — но вид этого строения чем-то подсказал ему, что стен не касались руки современных каменщиков и реставраторов. Замок выглядел старым, грубые нетесаные камни потемнели, обветрились; над одной из башен развевалось знамя с неразличимым из-за расстояния гербом.
Позади послышался конский топот и поскрипывание колес. Гунтер обернулся и увидел, что их нагоняет повозка, высоко нагруженная сеном. Крупная гнедая лошадь, плавно поводя лоснящимися округлыми боками, упруго печатала шаг, высоко поднимая сильные ноги, грызла удила, трясла гривой — будто бы рисовалась, без труда влача за собой телегу. Под стогом сена, высившимся точно небольшой дом, сидел крестьянин — рослый мужик лет тридцати-тридцати пяти, эдакий здоровяк с льняными космами, подстриженными вкривь и вкось, как ножом отхваченными, такой же бородой, в которой, вдобавок, запутались стружки, травинки, какой-то лесной мусор. На голову была нахлобучена бесформенная войлочная шляпа, а вся одежда селянина состояла из широкой грязно-серой полотняной рубахи и таких же штанов, засученных до середины голени. Расслабленно покачиваясь в такт тряской повозке, он небрежно придерживал в руках поводья, предоставив лошади самой выбирать дорогу.
Поравнявшись с путниками и распознав в одном из них благородного рыцаря, возница натянул повод, после чего лошадь, недовольно встряхивая гривой, побрела вровень с людьми. Ленивым движением крестьянин стащил с головы шапку и чуть наклонился вперед, после чего вперил небесно голубые глаза в Гунтера, с простецким нахальством оглядывая его с ног до головы. Тот же, почувствовав легкое раздражение от столь бессовестного любопытства, нагло выговорил на простом немецком языке:
— Ну, что смотришь, детина? Никогда не видел германских солдат?
Крестьянин выпрямился, пожевал губами и сдвинул брови — ни единого слова он не понял, но догадался, что господин в странной одежде сердиться изволит. На всякий случай возчик спросил густым басом:
— А? Что вы сказали, ваша милость?
«И этот на старофранцузском лопочет… — ошалело подумал Гунтер. — Сговорились они что ли? Или у них тут эпидемия? Хотя, насколько мне известно, с ума сходят по одиночке, разве только гриппом все вместе болеют.»
Неожиданно встрял сэр Мишель. Рыцарь гордо выпятил грудь, задрал подбородок, грозно нахмурившись, метнул гневный взгляд на селянина и рыкнул низким голосом:
— Проезжай! С каких это пор низкорожденные тревожат благородных расспросами? И начинают первыми разговор?
Крестьянин чуть вздрогнул, быстро посмотрел вправо-влево, точно опасаясь увидеть целый отряд дворян, высланных на усмирение невежи, и тихонько пробубнил:
— Я у сэра Бреаля арендатор, сено везу вот…
— Ну и дальше что? — надменно произнес сэр Мишель, разжигая в себе гнев. Однако крестьянин, вовремя почуяв неладное, стегнул лошадь вожжами, и кобыла резвой рысью припустила вперед по дороге. Гунтер увидел, как несчастный мужик оглянулся назад из-за стога и подхлестнул лошадь. Сэр Мишель, подняв носком сапога облачко пыли, привычно пошарил по ножнам, отыскивая рукоять меча, но, вспомнив о событиях минувшей ночи, тяжко вздохнул, пробормотав:
— Никакого сладу нет с этими мужланами…
— А что такое? — не понял Гунтер. «Крестьянин как крестьянин, а на мою одежду у всех… э… нормальных французов реакция нехорошая. Вот интересно, а почему мужик разглядывал меня, будто пугало, хотя одежка моего спутника куда более экстравагантна? Или мой проводник известный в округе деревенский дурачок, и обращаются с ним по правилам его игры — поклонились, испугались, рыцарь как-никак… Ха!»
Сэр Мишель, презрительно глядя вслед удаляющемуся возу, стоял между колеями на упорно пробивавшихся сквозь утоптанный грунт пыльных стебельках спорыша, чуть расставив каблуки и засунув большие пальцы за пояс. Малость помолчав, он серьезно глянул на Гунтера, сплюнул и объяснил:
— Ладно, если бы холопы все до единого под рукой дворян были, а арендаторы, скоты эдакие, сами свободны и себя едва не вровень с господами ставят! Ну, где это видано, чтобы виллан первым заговорил с рыцарем?
Гунтер улыбнулся углом рта, меря взглядом сэра Мишеля. Выглядел тот при ярком солнечном свете вовсе не как доблестный рыцарь с книжной картинки — те чистенькие, в сверкающих доспехах, а коли нет таковых, в парчовой или шелковой одежде с иголочки. Как же иначе — золота-то у благородных было завались, куры не клевали! А этот?.. Хорошо, если кольчуга не расползется, будто шерсть, поеденная молью. А портки, простите, где и в чем можно так вымазать? И вообще, где француз разжился подобным матерьяльчиком? О том, что творится под кольчугой и думать не хотелось.
— Пойдем дальше, — твердо сказал Гунтер. Сейчас они стояли почти на вершине небольшой возвышенности, с которой открывался отличный обзор на все окрестности, километров на десять, а то и больше.
— Вон там деревня, — сэр Мишель кивнул вниз. И правда, чуть правее, примыкая к лесу, виднелось скопище домиков и невысокая колокольня церкви. Полоска дороги проходила как раз мимо, а далее убегала к синевшим вдали цепям пологих гор. Гунтер их опознал сразу — Нормандская возвышенность, за ней, к югу, и расположены Анжу и Майен.
Уже на подходе к деревне германец вновь почуял неладное. Судя по всему, телефона в поселке не было, более того, отсутствовали даже обязательные что для Германии, что для Франции или любой иной страны цивилизованной Европы столбы электропередач. Потом началось вовсе необыкновенное: позади вновь послышался конский топот, но обернувшись, Гунтер увидел не сытую крестьянскую лошадь, а трех коней, похожих на арабских — двух вороных и одного серого в яблоках, несшихся во весь опор. Всадники нагнали германца и сэра Мишеля, вихрем пронеслись мимо, подняв облако пыли. Однако, Гунтер сумел рассмотреть, что одежда их была более, чем странной для середины двадцатого века — кожаные короткие камзолы, широкие пояса, круглые то ли шляпы, то ли береты с золотыми, наверное, пряжками и длинными узкими перьями. И у каждого о правое бедро бились ножны, но не пустые, как у полоумного нормандца — явственно блеснули гарды мечей, богатых, украшенных камнями. Всадники карьером унеслись к деревне.
— Королевский бейлиф поехал, с сержантами, — как бы невзначай бросил сэр Мишель. — Видать, в Сен-Рикье стряслось чего, разбираться будут.
— Кто проехал? — медленно переспросил Гунтер, пристально глядя на сэра Мишеля. Тот опять ощутил смущение от пронзительного взгляда своего попутчика, опустил глаза и тихо повторил:
— Бейлиф. Королевский. Сэр Аллейн д'Эмери, — помолчал, и добавил: — Он папин друг и даже немножко родственник. Его два месяца назад утвердили бейлифом нашего графства господин де Лоншан, канцлер Англии. А ты не знал?