Все принялись скандировать:
— Покажите нам его! Приведите к нам его!
Прошло несколько часов. Вдоль стен пустые лица. Люди в ожидании скорчились у лифтов. Все ощущали незавершенность, провалы, пустоты, незанятые места, обезлюдевшие вестибюли, нарушенные связи, темные города, оборванные жизни. Люди изголодались по новостям. Только новости могли восполнить их, восстановить ощущения. Три сотни репортеров в замкнутом пространстве, все жаждут получить весть. Весть — волшебное желание. Весть от кого угодно. С вестью можно разлиновать мир, мгновенно сотворить поверхность, которую увидят и потрогают сразу все люди. Телефонные звонки, едва не скандалы, затуманенные глаза, ощущение смерти, страшное горе. Жив ли Конналли? Цел ли Джонсон? Приведено ли в полную готовность стратегическое авиационное командование? Все начали чувствовать, что изолированы внутри этой старой муниципальной глыбы серого техасского гранита. Они слышали собственные репортажи по радио и переносным телевизорам. Но что им известно на самом деле? Новости совсем в других местах, в больнице «Паркленд», на «Борту номер один», на пятом этаже в голове заключенного.
Кто-то сказал, что его ведут. Группы зашевелились, будто рассерженные пчелы. Затем началась непременная давка, борьба за позицию. Когда он появился в дверях лифта, худощавый парень в наручниках, с распухшим глазом, небритый, все немного ополоумели. Припавшие к лифту журналисты подались назад, выставили микрофоны, все кричали, пытались добраться до него. По коридору прокатился вопль, волна энтузиазма. Кинокамеры гуляли над головами сопровождающих. Тем пришлось оттолкнуть несколько рук и протащить его к двери комнаты для допросов. Один глаз подбит, на другом веке царапина, рубашка болтается. Похож на парня, который вышел на улицу покурить. Но на лице вызов и упрямство. Мелькали вспышки. Телевизионные софиты припекали головы. Репортеры рвались вперед и вопили. В давке вокруг арестованного невозможно было вздохнуть. Все смотрели на него. Все кричали:
— Почему вы убили президента?
— Почему вы убили президента?
Он сообщил, что ему отказали в праве принять душ. Отказали в основном праве соблюдать гигиену. Охрана протащила его к двери кабинета.
Допросили, обвинили, выставили на опознание. Каждый раз, выходя из лифта, он чувствовал накал в коридорной толпе, влажный воздух вибрировал. Убийца, убийца.
В камере он обдумывал, как все обыграть. Это можно сделать по-разному. Все зависит от того, что им известно.
Он сидел в средней камере особо охраняемого блока в тюремном отделении. Камеры по обеим сторонам пустовали. В запертом коридоре стояли два охранника и непрерывно наблюдали.
Каждый раз приводя его в камеру, они заставляли раздеваться. Сидел он в одном нижнем белье. Боялись, что он может навредить себе с помощью одежды.
Койка, щербатая раковина, наклонная дыра в полу. Не унитаз. Приходилось все делать в дыру.
Они осмотрели его задницу. Пришли двое из ФБР, сбрили немного волос на гениталиях и тщательно упаковали в пластиковые пакетики.
Революция должна быть школой освобожденной мысли.
В комнате для допросов сидела полиция Далласа, Секретная служба, ФБР, техасские рейнджеры, местные шерифы, почтовые инспекторы, судебный исполнитель. Ни записывающих устройств, ни стенографиста.
Нет, у него нет винтовки.
Нет, он ни в кого не стрелял.
Он не тот человек, что на фотографии, которую нашли в гараже Рут Пэйн — мужчина с винтовкой, револьвером и левыми журналами. Фотографию, очевидно, подделали. Взяли его голову и приставили к чьему-то туловищу. Он сообщил, что работал в типографии и сам видел, как это делается. Единственное на снимке, что принадлежит ему, — это лицо, и неизвестно, откуда его взяли.
Он отрицал, что знает А.Дж. Хайдела.
Нет, он никогда не бывал в Мехико.
Нет, он не хочет детектор лжи.
Спросили, верит ли он в Бога. Ответил, что он марксист. Но не марксист-ленинист.
Было совершенно ясно, что они не поняли разницы.
Каждый раз, когда его вели вниз, он слышал по радио и телевизору свое имя. Ли Харви Освальд. Звучало крайне странно. Он не узнавал себя, когда имя произносили полностью. Среднее имя он использовал, лишь когда заполнял анкету, где для этого стоял пробел. Никто не называл его этим именем. Теперь оно звучало повсюду. Доносилось от стен. Его выкрикивали репортеры. Ли Харви Освальд, Ли Харви Освальд. Оно звучало странно, глупо, фальшиво. Все говорили о другом человеке.