Зазвонил телефон. Бренда Джин Сенсибау, Бэби Легран, звонила из своей квартиры в Форт-Уорте.
– Джек, нужно платить за квартиру. Нам с детьми нечего есть.
– Вот прямо так сходу.
– Я дошла до ручки, так что зачем терять время. Вчера был вечер зарплаты.
– Ты отлично знаешь, черт возьми, почему мы закрыты.
– Я не говорю, что это плохо. Ты скажи, как мне протянуть следующую неделю без зарплаты.
– Ты уже взяла часть зарплаты.
– Не надо злиться и кричать на меня, Джек. Я прошу маленький аванс, чтобы дети смогли сегодня поесть. Ты прекрасно знаешь, что на меня всегда можно положиться. А мне надо всего лишь еды на день, и сунуть хозяину квартиры немного денег, чтобы он заткнулся.
– Сколько тебе, дрянь такая?
– Двадцать пять долларов. Я не смогу доехать до Далласа, но если ты перешлешь деньга по почте или как там делается, я доберусь до центра и сниму их.
Джек сообразил, что «Вестерн Юнион» находится всего за полквартала от полицейского управления. Бренде повезло. Если поспешить, можно успеть перевести двадцать пять Долларов, а потом застрелить этого ублюдка Освальда.
Он запил «Прелюдии» остатками кофе и оделся. Темный костюм, серая фетровая шляпа, шелковый галстук с виндзорским узлом. Подхватил Шебу и сообщил Джорджу, что едет в клуб. Посадил собаку на переднее сиденье и завел машину.
Джек опаздывал. Если я не успею, решат, что я сделал это нарочно. Он пересек Дили-плазу, свернув немного в сторону, чтобы еще раз взглянуть на венки. Спросил у Шебы, не проголодалась ли она, не хочет ли свой «Альпо». Припарковался на стоянке через дорогу от «Вестерн Юниона». Открыл багажник, вынул собачьи консервы, открывалку и положил таксе еды прямо на переднее сиденье. Взял из кошелька две тысячи долларов и распихал по карманам, потому что именно так владелец клуба должен входить в помещение. Револьвер он положил в правый карман брюк. На подкладке шляпы было отпечатано золотом его имя.
Он перешел дорогу и заполнил бланк на перевод денег. Служащий поставил на квитанции время 11:17. Джек опаздывал даже сильнее, чем думал. Впервые в жизни он слегка прибавил ходу и меньше, чем через четыре минуты стоял в темном гараже под зданием полиции и суда.
Если так легко сюда попасть, значит, меня ждут.
Он пересек пустую парковку и подошел к двум «фордам» без маркировки, стоящим между выездами. Послышались голоса: «Вот он, вот он», и Джек сначала решил, что обращаются к нему. Он поднялся по небольшой рампе и остановился у группы репортеров. Прерывистые голоса и гулкие прыгающие звуки заполнили проход, завелись машины, защелкала аппаратура. Повсюду копы в штатском, старшие офицеры в белых шляпах. Детективы выстроились вдоль стен. Там же стоял и Рассел, но у Джека не было времени поздороваться. Большинство газетчиков и три телекамеры находились справа от Джека, у выезда на Мэйн-стрит. Бронированный фургон инкассаторов стоял сверху у второго выезда.
– Вот он.
– Вот он.
– Вот он.
Время с точностью до секунды, место прямо в точку. Зажглись прожекторы. Все стало черно-белым, яркий свет и густая тень. Из тюремного отделения вышла группа полицейских, сопровождая заключенного – человека в темном свитере, который кажется призраком из ниоткуда.
Репортеры зашевелились. Затем вспышки, выкрики, эхом отразившиеся от стен, и все это показалось Джеку странным, уже виденным – он стоял в ослепительном искусственном свете, в сыром подвале, где выезды испещрены пятнами выхлопов, а в воздухе висит октановая вонь.
Вот он.
Джек вышел из толпы, заранее видя, как все происходит. Вынул револьвер из кармана, спрятал под полой, прижав ладонью к бедру. Путь открылся. Между ним и Освальдом никого. Джек поднял револьвер. Сделал последний широкий шаг и выстрелил один раз, в живот, с расстояния в несколько дюймов. Освальд обхватил себя руками и зажмурился. Низко хрюкнул, тягостно и тоскливо. И начал падать в мир боли.
На стрелявшего навалилась масса тел, все эти люди в «стетсонах» тяжело дышали, отнимали оружие, кто-то пихнул его коленом в живот. Джек не мог понять, почему с ним так обращаются. Зачем это, если все его знают? И хуже всего, что дюжину других голосов заглушил резкий вопль Рассела Шивли:
– Джек, Джек,сукин ты сын!
Помнишь «скорую» защитного цвета в Ацуги, которая заворачивает на летное поле, воздух дрожит от жары, и оттуда выбирается пилот?
Ли чувствовал себя совсем неважно. Сначала в него выстрелили, затем попытались сделать искусственное дыхание. Еще в учебке морской пехоты он понял, что при ранении в живот это последнее дело.
Он видел, как его ранили, – его снимала камера. Сквозь боль он смотрел телевизор. Сирена панически выла, значит машина неслась на полной скорости, но он не ощущал движения. Какой-то человек, нагнувшись к нему, произнес, что если Освальду хочется что-то сказать, пусть говорит сейчас. Несмотря на боль, несмотря на потерю восприятия везде, кроме того места, где болело, Ли наблюдал, как реагирует на буравящее жжение пули.
Помнишь, как выглядел пилот, астронавт в шлеме и резиновом костюме?
Все покидало его, по краям все ощущения растворялись в пространстве. Он знал, что находится в «скорой», но уже не слышал ни сирены, ни человека, который просил его говорить, судя по голосу – дружелюбного техасца. Осталось только одно – издевательская боль, искаженное лицо по телевизору. В Хайделе спрятаны крик и ад. Он смотрел в полумрак чьей-то каморки с телевизором.
Все, что мы имеем при себе, отпадает, сумерки и дым из трубы. Откуда взялся металл у него в теле?