— Хозяин! Хозяин! — пискляво вопил он при этом, разевая рот с множеством мелких, тонких как иголки, зубов.
— Что еще? — недовольно вопрошал Фулгоран, сглотнув голодную слюну. А в голову закралось опасение, мелкое и гнусное, как червяк: а не слопали ли эти насмешки над драконьим родом ту половинку козла, пока хозяина-родителя не было дома? Как обычно, когда чего-то очень хочется, более всего боишься, что тебя этого лишат — вольно или невольно.
Ответ драконида, впрочем, Фулгорана в некоторой степени успокоил. Хотя весть, которую он сообщил, все равно нельзя было назвать радостной.
— Прилетал… другой, — сбивчиво затараторило это недоразумение, туповатое и суетливое, — ну… такой же как ты, хозяин. Крылатый! Говорил… велел тебе передать… он велел тебе передать… что такие же как ты… с крыльями… они ждут тебя на Совете, хозяин!
Последние слова драконид буквально выпалил. И замер, невольно преграждая Фулгорану путь в пещеру да ожидая его повелений.
Останки горного козла манили дракона. Но Фулгоран понимал, даром, что не без недовольства: бывают причины, заставляющие терпеть. Веские причины, перед которыми сиюминутные желания и простые потребности, вроде аппетита и страсти, просто меркнут.
У драконов не было государства, как не был и Телрин городом — по крайней мере, в понимании обитателей равнин. Не было писаных законов… как, собственно, и не имелось письменности. Даже живя столь кучно, как в Небесной Цитадели, драконы оставались одиночками, для каждого из которых законов было по большому счету всего два: свои желания и собственный же разум. Что заставлял считаться с другими драконами, включая тех, которые могли оказаться сильнее.
Но бывали исключения, которые касались всего крылатого племени. Случалось, например, что дракон убивал дракона — то есть не отличающихся плодовитостью хозяев Дунских гор становилось на одного меньше. По крайней мере в пределах Телрина это считалось тяжелым проступком. И вот тогда другие драконы собирались на Совет. Дабы оценить степень вины убийцы. И либо объявить его изгоем, с которым запрещалось не только спариваться, но даже разговаривать. Либо признать, что убитый был сам виноват, а убийца лишь защищался.
Существовали и другие причины для сбора Совета. Например, какое-то событие, судьбоносное для всех драконов. В любом случае, лично Фулгоран не ждал от этого сборища ничего хорошего. Убийство дракона было всеобщим горем, судьбоносные события — пугали переменами, которые они несли. Не говоря уж о том, что Совет мог затянуться. А желудок Фулгорану этого мог не простить.
Но что делать? Сородичи его ждут… кто знает, вдруг именно от него зависит исход сегодняшнего собрания. В таких делах приходится терпеть мелкие неудобства.
С сожалением проглотив слюну, Фулгоран развернулся хвостом к входу в пещеру. И, оттолкнувшись лапами от площадки да расправив крылья, устремился к самой высокой скале Телрина — собственно, и давшей имя Небесной Цитадели. К самой высокорасположенной пещере, в которой, как это ни покажется на первый взгляд странным, никто не жил.
Пещера уже была полна драконов. Сколько их собралось уже здесь? Десятка два? Три? Чуть ли не все крылатые обитатели Телрина.
Хоть хозяева Дунских гор и не пользовались светильниками, но хорошо видели в темноте. Поэтому мрак пещеры не помешал Фулгорану разглядеть собравшихся и оценить, сколько их слетелось на Совет. И насколько пещера, даром, что просторная, была ими заполнена.
Казалось, кости некуда было упасть. Но при виде Фулгорана драконы как-то умудрились и потесниться, и расступиться, пропуская его. Давая пройти к центру пещеры — к колодцу, что уходил, кажется, аж в Изначальную Бездну. Клубясь между полом и сводом пещеры, дым из колодца рисовал в воздухе причудливые узоры.
— Вот он и явился! — колюче гаркнул стареющий дракон, находившийся к Фулгорану ближе всех.
— Фулгоран! — обратился к вновь прибывшему дракон, которого тот даже знал по имени. Звали его Даррабронд, и он жил в пещере соседней скалы.
— Я здесь, — ответил Фулгоран.
— Вижу уж, — с ноткой ворчания молвил Даррабронд, — все ждали только тебя.
— И за что же такая честь? — удивился Фулгоран, хотя в глубине души, подспудно, примерно этого и ожидал.
— Насколько нам всем здесь известно, именно ты видел Отмеченную Хаосом.
— Да, отрицать не буду, — в знак согласия Фулгоран еще склонил огромную чешуйчатую голову.
И не мог не добавить:
— Она спасла… освободила меня.
Тот случай дракон вспоминал со смесью досады… и гордости.
Досадовал он оттого, что попался. Угодил в ловушку, в плен — и к кому! К маленьким двуногим существам с равнин! К маленьким существам, которые самим миропорядком были назначены стать чужой добычей. Но оказались тварями не только многочисленными, но и не лишенными (стоило отдать им должное!), если не ума, так хотя бы хитрости.
Мало того, что эти крохи научились изготавливать разные орудия и приспособления себе в подмогу. Здесь-то как раз Фулгоран не видел ничего выдающегося. Ведь смог он сам научить тому же своих драконидов — тех еще тупиц.
Но главным преимуществом козявок с равнин оказалось умение действовать сообща — именно это стало для Фулгорана откровением. Не просто собраться в толпу, как те же дракониды, и дурью переть на врага, визжа, толкаясь и мешая друг дружке. Нет: те двуногие, что сцапали Фулгорана, не мешали каждый остальным, но, напротив, один другого дополняли. И подобно тому, как звезды складываются в созвездия, тщедушные жители равнин объединяли свои скромные силы. Да так, что порой суммы оных хватало, чтобы перебороть пусть могучего, но одиночку. Такого, как, например, дракон с Дунских гор.
То было и откровением для Фулгорана… и главным источником печали. Потому как дракон понимал: его собратья на подобное объединение усилий не способны. А значит, хоть в чем-то, но уступали ими же презираемым равнинным обитателям. И тогда становилось понятно, почему именно двуногая бескрылая мелюзга хозяйничала в мире. И почему драконы, что были их и больше, и сильнее… каждый по отдельности, ютились в Дунских горах.
Считали двуногих пищей, жалкой мелюзгой — но ютились.
И заключалась самая соль именно в этих словах: «каждый по отдельности».
С содроганием Фулгоран вспоминал и облепившую его мелюзгу, и раны, ею нанесенные, и путы, и тесную клетку. Но было в этой истории и светлое пятно. Несмотря на все старания двуногих, дракон вырвался на свободу и, как прежде, кружил в небесах. И вдобавок, Фулгоран был, наверное, единственным из хозяев Дунских гор, кому посчастливилось встретить живьем ту, которую драконы называли «Отмеченная Хаосом». Более того, именно ей Фулгоран был обязан своим освобождением.
Отмеченная Хаосом выглядела как большинство двуногих обитателей равнин — бескрылая, слабая. Но чутье дракона-пленника не ошибалось. Драконы были связаны с Хаосом, едва ли не порождены им. И могли разглядеть его даже в телах жалких двуногих.
И удивляться явлению Отмеченной Хаосом в этом жалком ущербном облике по большому счету не стоило. Если задуматься… если признать скрепя сердце, что именно двуногие при всей своей внешней слабости господствуют нынче в мире. Тогда все станет ясно: Хаос был вынужден проявлять себя теперь и через двуногих. Иначе он не мог бы войти в полную силу.
О встрече с Отмеченной Хаосом Фулгоран охотно рассказывал другим драконам. Так что теперь ему стало понятно, почему именно его присутствие позарез требовалось на Совете.
— Знаешь ли ты, что стало с Отмеченной Хаосом? — вопрошала одна из драконьих самок. Не так давно Фулгоран еще спаривался с нею, но наследника так и не получил.
— Мы расстались… — Фулгоран напряг память, подбирая нужное слово, — в городе… двуногих.
— И этот город пал! — высоким голосом выкрикнул какой-то юнец, высовываясь из глубины пещеры, из-за спин соседних с ним драконов, — та ночь, когда даже Дунские горы дрогнули. Я не поленился и слетал на следующее утро к побережью. И увидел, что от поселения двуногих остались руины, наполовину затопленные морем.