Мне представилось авторское свидетельство так, словно я его держу в руках. С цветной ленточкой, прихваченной красной печатью. Я знал на память и адрес: Москва, Большой Черкасский переулок, два дробь шесть, Комитет по делам изобретений и открытий при Совете Министров СССР. В комоде лежало батино авторское свидетельство. За самоцентрующийся патрон, который позволяет сверлить отверстия без предварительной разметки.
— В чем вся загвоздка с этими автобусами? — говорил я Николаю. — Я проверял: они ходят по городу со скоростью до шестидесяти километров. Все задержки на остановках. Пока люди войдут и выйдут. И у меня идея. Сделать вдоль всего кузова одну дверь. Понимаешь, подъемную, чтоб она вдвигалась в крышу. Крышу можно сделать из двух слоев металла или даже пластика, с промежутком между ними. Для этой двери. Скамьи только по одной стороне против входа. Для стариков и детей. Остальные могут постоять. Больше поместится.
— Интересно, — сказал Николай.
— Автобус будет меньше задерживаться на остановках. Я посчитал. Выходит, раза в два быстрей. И колеса нужно поставить по-другому. Ромбом. Одно впереди, два по бокам и одно сзади. Автобус сможет разворачиваться на месте. Будет лучше вписываться в узкие улицы. Сократится пробег. Попробуем?
— Попробовать, конечно, стоит, — улыбнулся своей виноватой улыбкой Николай. — Только тебе одному. Ты в этом лучше разбираешься, а у меня своей работы… То есть идея, по-моему, очень интересная. Особенно насчет двери. Колеса ромбом — я не очень разбираюсь в этом, — но, по-моему, уменьшат устойчивость.
— Площадь опоры будет та же самая, — возразил я. — И центр тяжести…
— Дело тут не только в площади опоры… Ну, в общем, тебе самому в этом надо разобраться.
Цветная ленточка на авторском свидетельстве, которая мне только что так ярко представилась, сразу померкла. Я не сумею все это сам сконструировать. Я могу пока только идею выдвинуть.
После работы я затащил к нам Николая. Мне очень хотелось привлечь его к соавторству. Но вот не получилось.
— Ты не обижайся, — сказал Николай. — Дело это, по-моему, вполне стоящее. Просто я занят сейчас совсем другим.
Николай рассказал, что весь их академический институт помешался на серендипити. Я узнал еще одно жаргонное слово. Но уже из языка ученых. Открытие в науке можно сделать тремя путями: в результате обдуманных, заранее запланированных исследований, путем «проб и ошибок», как чаще всего и бывает, или в результате серендипити, когда происходит случайное открытие, мгновенное озарение.
По словам Николая, название «серендипити» произошло от цейлонской сказки о принцах Серендипа. Так когда-то назывался Цейлон. В сказке говорилось, что эти принцы имели способность совершенно случайно делать важные открытия. Ну, например, искать одно, а находить совсем другое, более важное и нужное.
— Компьютеры наши работают, — говорил Николай, — эксперименты проводятся… Но нужны новые, самобытные идеи, нужны новые теории. А мы только экспериментируем.
Николай рассказал ходившую у них по институту шуточку о разнице между теоретиком и экспериментатором.
Экспериментатор ловит муху, сажает ее на стол и говорит: «Лети!» Муха летит. Экспериментатор записывает в свой журнал: «Такого-то числа, в такое-то время я сказал мухе «лети!», и она улетела». Затем он снова ловит муху, обрывает ей крылышки, сажает на стол и говорит: «Лети!» Муха не улетает. Тогда экспериментатор записывает в свой журнал: «Такого-то числа, в такое-то время муха в результате того, что у нее были удалены крылья, перестала слышать».
— И так как наши эксперименты кое в чем похожи на эту историю, — говорил Николай, — целый институт ведет свою плановую и производственную работу и одновременно ждет серендипити.
Я пошел проводить Николая. Когда я вернулся, батя уже был дома. Он сегодня ходил на сессию. Он депутат горсовета. Сейчас они с мамой сидели перед телевизором.
Показывали концерт. Выступал ансамбль Вирского. И батя и мама от «Гопака» не отрывали глаз. Удивительный танец. Трудно усидеть на месте. Особенно, когда — есть там такой танцор с усиками, — когда он чешет вприсядку, сложив руки на груди. Совершенно непонятно, как он держится. Вроде состояние невесомости.
Однако, когда начался «Ползунок», батя потянулся выключить телевизор, оглянулся на меня, смутился, покраснел — батя вообще легко краснеет — и ушел на кухню. Ему было противно смотреть, как танцоры изображали людей, которые все делают ползком, не разгибаясь. Непонятно, к чему такой танец.
— Рома, — позвал меня батя.