Нас очень огорчает отсутствие патриотизма у соотечественников».
Когда полковник Дайн ознакомился с переводами подобных статей, он окончательно вышел из себя.
— Чем вы ещё можете обрадовать меня? — сдерживая ярость, спросил он контрразведчика.
— Только вот этим, сэр! — невозмутимо ответил тот, подавая небольшой заостренный колышек из бамбука.
— Что за мусор?
— Из-за этого мусора, сэр, нам скоро придется впереди «студебеккеров» посылать каток или бульдозер. Такой колышек пропарывает шину, как стальной гвоздь.
— Черт возьми! Куда смотрит их полиция? Почему не принимает мер?
— Я уже связался с полицией, сэр. Но дорога длиной в пятьдесят километров, и на каждом километре деревушка или поселок. А такую «мину» может поставить любой мальчишка. Не может же полиция арестовать всех мальчишек.
Полковник помолчал, обдумывая создавшееся положение, потом решительно отрубил:
— Они меня ещё узнают. Свяжитесь с полицией и эмпи. Арестуйте их комитет за подрывную деятельность.
— Слушаюсь, сэр, но…
— «Какие еще «но»? — снова взорвался Дайн.
— Видите ли, сэр, арестовать их лучше было бы раньше. Ведь вы приказали всех уволить, и теперь забастовщики формально не имеют отношения к базе.
— Плевал я на все формальности. Выполняйте приказ!
— Слушаюсь, сэр! — сухо ответил контрразведчик. Пожалуй, из всех подчиненных полковника он был наиболее самостоятельным, так как обладал большими правами.
В тот же день Сатоки, Оданака, Эдано и другие члены профсоюзного комитета были арестованы и доставлены в Кобэ. Они готовились к такому обороту: заранее был создан «запасной» комитет. В него вошли Харуми, Умэсита и ещё несколько рабочих.
Арестованных комитетчиков поместили в камерах раздельно, и в тот же вечер начался допрос:
— А, Эдано-сан! Вот мы и снова встретились. Очень сожалею, что по такому поводу, — дружелюбно встретил Эдано знакомый уже следователь.
— Я тоже.
— Не ожидал, что такой человек, как вы, станет коммунистом и нарушителем законов. Это ведь из-за вас и вашего друга Оданаки началась забастовка?
— Вы же знаете, что дело обстояло иначе, господин следователь.
— Почему вы так думаете?
— Я верю в нашу полицию, — чуть улыбнулся Эдано, — она всегда всё знает. Наверняка среди членов профсоюза у вас есть свои люди.
— Наша полиция в комплиментах не нуждается, — лицо следователя стало вдруг официальным. — Забастовка началась после вашего увольнения. Вы это отрицаете?
— Нет, господин следователь. Действительно так. Но наше увольнение было лишь поводом, и бастовали мы ровно сутки.
— Сутки?
— Да! Нас потом всех уволили. Вам это известно.
— Да, известно, но ваши действия подрывают оборону государства и сурово наказываются.
Эдано приподнялся и, глядя в глаза следователя, твердо проговорил:
— Разве есть закон заставлять людей работать свыше положенного и не платить им? Разве есть закон, позволяющий иноземцам издеваться над нами, японцами, на нашей земле? Разве есть закон, разрешающий им убивать нас, как убили мою жену?
Следователь отбросил авторучку:
— Здесь неподходящее место, чтобы заниматься коммунистической пропагандой. Идите и подумайте, поговорим завтра. Надеюсь, одиночка и соответствующий режим помогут вам понять свою вину.
— Мой отец, господин следователь, просидел в тюрьме двенадцать лет и остался при прежних убеждениях, а я сын своего отца. Ещё раз заявляю: мы ни в чем не виноваты.
— Уведите! — махнул рукой следователь.
Оставшись один, он нервно провел ладонью по волосам. Ну как ему не везет! И так каждый раз, когда приходится вести дело, связанное с американцами! Зачем полковник Дайн всех уволил? Грубая работа, очень грубая. Не могут сами — хотя бы посоветовались: задним числом предпринимать что-либо труднее. Ведь есть же у Дайна умный человек, тот контрразведчик. Мог бы подсказать! Нет, недаром все амёко с базы называют полковника чурбаном. Попробовал бы американский чурбан сам запугать этого бывшего камикадзе, который стал коммунистом… Коммунисты! Как просто было с ними раньше. Никакого следствия, никаких открытых процессов, никаких статей в газетах. Поймал — и в тюрьму. А теперь… Вот когда бы пригодился случай с Майлзом. Можно было бы всех комитетчиков посадить. Теперь нельзя, — сами заявили: во всем виноваты уголовники, да ещё заезжие. Почему американцы никогда с ним не советуются и только затрудняют работу? Можно было бы подговорить тех двоих, которых завербовал он в их профсоюзе, избить какого-нибудь американца, пусть не лейтенанта, а сержанта или даже солдата, и вот тогда бы… Так нет, арестовали, привезли… Или подсунуть туда, где работали комитетчики, пакет взрывчатки. Да мало ли что мог придумать умный человек, имеющий опыт?