Однако разговор с дедом оказался не только тяжелым, но и дал совершенно не тот результат, на который рассчитывал Ичиро. Дед внимательно выслушал внука, долго качал головой, покрытой редкой седой щетиной. Он тёр в сжатых руках два ореха, которые в конце концов должны были отполироваться до зеркального блеска: недаром такие орехи в народе называют забавой стариков.
Потом руки деда замерли, он посмотрел на Ичиро какими-то усталыми и далекими глазами.
— Нет, внучек, старый Эдано не покинет дома, в котором родился его отец и в котором он прожил всю жизнь.
Постепенно из его глаз исчезала влага, голос окреп, руки стали меньше дрожать.
— Я всё понимаю — жить молодым, а нам, старикам… Но в этом доме родился твой отец, твой непутевый дядя Кюичи, ты и Сэцуо. Из этого дома ушла в лучший мир моя жена — твоя бабушка. Как же я могу его покинуть? Да и сколько мне осталось жить? Я, наверное, первый из Эдано, который дождался правнука, да ещё какого! Настоящий Эдано будет.
Старик умолк, углубившись в думы о своей уже прошедшей жизни. Он не смотрел на внука и, казалось, забыл о нем: тени прошлого стояли перед его глазами. Ичиро боялся даже дыханием нарушить молчание деда. Ему хотелось встать, подойти, прижать к себе седую голову и просто помолчать вместе. Но разве к лицу настоящему мужчине такое проявление чувства?
— И ещё, внучек, — словно очнувшись, сказал дед, — ты вот уже успел побывать в тюрьме, а твой отец пробыл в ней много лет. Можешь ты мне обещать, что больше там не окажешься?.. Не отвечай — я знаю. А что будет с Сэцуо? Когда твоего отца арестовали, у меня были силы, а теперь… Пойми, я не осуждаю вас, у каждого своя дорога, судьба ходит за человеком, как тень. Так захотели боги, и нам ли, смертным, противиться их воле?
Дед снова умолк, углубился в себя. Он то чуть улыбался, то кривил губы в тонкой язвительной насмешке, то был бесстрастен.
Вот он снова ласково улыбнулся внуку:
— Умирать мне ещё нельзя, хотя я и прожил своё. Наверное, боги дали мне немного от жизней тех бесчисленных, что погибли в войнах. Нельзя мне умирать, потому что у Сэцуо ещё нет матери. Не обижайся на меня, но никуда я отсюда не поеду: старый Эдано отдаст этим стенам свое последнее дыхание. А ты поезжай… Твой отец после тюрьмы лишь раз посетил наш дом, а ведь он хороший сын, и я им горжусь. Только не уезжай надолго и оставь со мной Сэцуо. Обещай мне это. Обещай!
Ичиро схватил руки деда:
— Обещаю, дедушка, всё обещаю Хочешь, я совсем не поеду?
— Нет, поезжай, тебе надо жить! — И вдруг, словно подводя черту под разговором, старик ворчливо спросил: — А где же хромой? С тех пор, как купил новый протез, совсем от дома отбился, уж не за Рябой ли увивается? Говорят, они раньше ладили.
— Ну нет, дедушка, — Ичиро облегченно вздохнул, — Рябая теперь на него и не смотрит, теперь он ей не пара.
— Известно, — усмехнулся старик, — как говорят, блеск золота ярче сияния Будды. Только я тебе скажу да и Акисаде напомню ещё одну мудрую поговорку: «Плохая жена подобна неурожаю шестьдесят лет подряд». Понял?
— Понял, дедушка, — согласился внук. — Но разреши заметить тебе: лучше Намико трудно найти. Была бы она подобна «неурожаю», мне бы даже плохенький урожай понравился.
— Ну, на плохенький я не согласен.
— И я тоже, дедушка. И Акисада так, наверное, думает. Постараюсь не ошибиться… А вот чего бы мне хотелось, дедушка, так это показать тебя врачу.
— Меня? Врачу? — удивился дед. — Да я больше их всех понимаю, это тебе каждый скажет. А потом, внучек, запомни одно: «Зонтик нужен до того, как промокнешь», — махнул он рукой. — И больше не напоминай мне…
Припоздавший Акисада внимательно выслушал Ичиро и решительно поддержал его:
— Правильно, не вечно же тебе быть грузчиком, надо думать о будущем. Но, знаешь, дед тоже прав. Только молодое дерево можно пересаживать — так говорил мой отец. Куда ему, старику, уезжать? И Сэцуо надо оставить, хотя бы на время, пока ты не устроишься. Я за ними присмотрю, и потом… — замялся Акисада, — я, кажется, скоро женюсь…