6
– И-к вам и-женсина, и-господина и-генерала, – теперь атаман Семенов старался бывать в отеле военной миссии в Тайларе как можно чаще, зная, что здесь его всегда ждет постоянно отведенный для него номер и «узкоглазая паршивка» Сото. Как только он появлялся в Тайларе, в его номере в «Сунгари» тотчас же начинала хозяйничать эта прекрасная японочка.
– Какая еще женщина, в соболях-алмазах? Какая женщина нужна мне здесь, когда у меня есть ты?
– И-это и-есть и оцень-та красивая и-руськая женсина. – Ревность оставалась такой же недоступной для этой азиатской раскрасавицы, как и чувство юмора. Из всего того набора чувств и влечений, которыми наделил Господь женщину, она признавала только лишь постельные ласки и рабскую покорность своему повелителю.
Сото поставила на стол перед Семеновым поднос с двумя чашечками саке, двумя чашечками риса и мисочками, на которых благоухали японскими приправами куски жареной осетрины.
– Русская, говоришь? – заколебался генерал. – Но кто же она такая, если русская? Ну-ка зови ее сюда, в соболях-алмазах. Где мой адъютант, полковник Дратов?
– И полковника и-куда-то усла, – пролепетала Сото. Ее миниатюрные губки бантиком напоминали розоватые вишневые лепестки. Слова, что сюсюкающе слетали с них, Семенову хотелось снимать губами, словно росу с утренних вишенок.
Он только что прибыл. Он еще чувствовал себя слегка уставшим после тряского маньчжурского бездорожья и жаждал только одного – немного отдохнуть в объятиях своей «узкоглазой паршивки». И ни одна русская женщина, при каких бы телесах и при какой нежности она ни предстала бы перед ним, не могла подарить и тысячной доли той необычной нежности и тех изысканно-бесстыдных ласк, которыми награждала его эта юная японка.
– И-я и-могу позвать женсина? – напомнила о себе Сото.
– Что тебе так не терпится, паршивка? – вальяжно поморщился генерал. – Она тебе очень понравилась?
– И-нет. Осень подлая женсина.
Генерал снисходительно рассмеялся.
– Так введи ее, подлую.
Женщине было под тридцать – рослая, статная, с высоко вздернутой грудью, она попросту не могла не привлекать к себе внимания мужчин. И не вызывать раздражения у соперниц. Поэтому он вполне согласен был с Сото – «осень подлая женсина». Налитые щеки «подлой» все еще сохраняли былую, девичью розоватость, а сам облик лица подтверждал ту святую истину, что некоторые коренные сибирячки дошли до наших дней через много поколений, не впитав в себя ни капли азиатской крови. Едва заметная ямочка на левой щеке этой женщины, очевидно, досталась ей в наследство от той ярославской или киевской девы, которая, уйдя в Сибирь вслед за своим воином, стала основательницей нового сибирского рода.
– Кто такая? – лениво поднялся атаман со своей низенькой тахты.
– Елизавета Власьевна. Вдова поручика Кондратьева, – взволнованно мяла платочек сибирячка.
– Какого еще поручика Кондратьева? Не припоминаю.
– Да вряд ли могли бы вспомнить его. Муж мой служил как бы в личной охране адмирала Колчака. Но он знал вас с самой хорошей стороны, господин атаман, и как-то сказал мне, что если с ним что случится, то могу обратиться к вам.
– Ах да, Кондратьев! – вдруг освежил память генерал. – Казак-рубака. Неужели погиб? Хотя да, сколько их полегло… Сколько их полегло. Сабельно-сабельно… Ну, садитесь, Елизавета Васильевна.
– Власьевна, – безо всякого кокетства уточнила неожиданная гостья.
Черная шаль, черные волосы, черная, хотя и достаточно прозрачная, вуаль, которыми все еще продолжали шокировать китаянок некоторые белогвардейские барышни; черное с извилистым декольте платье…
Она пришла сюда вдовой, и вдовой – во всей строгости своего вдовьего безутешья – намерена была отсюда выйти. Поняв это, атаман как-то сразу потерял к ней какой-либо интерес. Он никогда не считал себя отпетым бабником и вполне допускал, что в жизни могут случаться и женщины со строгостями, но воспринимал их только до тех пор, пока они оставляли надежду. Женщина, не подающая абсолютно никаких надежд, переставала существовать для него.
– Садитесь же, Елизавета, – не стал он повторять ее отчества. И голос сразу же стал жестким. – Какая такая просьба ко мне?
Прежде чем ответить, Кондратьева проводила взглядом Сото, только сейчас решившую, что при разговоре атамана с дамой делать ей, собственно, нечего. Однако, уходя, японка вскользь, но довольно пристально осмотрела, буквально прощупала взглядом всю фигуру вдовы. И Семенову почему-то вдруг показалось, что сделала она это не только из ревности.