Этой записи уже девять лет. Тогда, в тридцать пятом, она еще была влюблена в Адольфа Гитлера обычной девичьей любовью. Как бывали влюблены — каждая в своего возлюбленного — тысячи ее сверстниц, которые, подобно ей, жили ожиданием цветов, замужества и первой брачной ночи. Но именно тогда у Адольфа появилась «официальная дама», которой он не стеснялся покупать цветы, приглашал в театр и даже делил с ней ужин в «кругу старых партийцев».
…«Я целых три часа прождала перед отелем "Карлтон”, надеясь, что он наконец-то заметит меня и мы сможем объясниться. Мне не верилось, что это все. Наши отношения, наши чувства не могли прерваться просто так, из-за каких-то глупых недомолвок, из-за чьей-то невнимательности и лени.
…Но вместо того, чтобы находиться в эти минуты рядом с ним, я должна была с горечью наблюдать со стороны, как он покупает цветы своей толстушке Ондре — никогда бы даже представить себе не могла, что Адольфу нравятся такие ужасные габариты! А как галантно вручает ей цветы, приглашая при этом на ужин. Теперь мне все ясно: я нужна ему лишь для определенных целей… Ничего другого и быть у нас с ним не может…»
Оторвавшись от чтения, Ева настороженно прислушалась, приготовившись в любую минуту затолкать дневник подальше, за стопку книг в нижнюю полочку стола. Дневник — ее великая тайна. Другое дело, что, перечитывая эту коварную летопись своего странного бытия, она нередко ощущает прилив стыда за собственную наивность. Однако и это — тоже ее душевная тайна.
Чеканные шаги, словно на плацу… Нет, не его. Очевидно, личный адъютант Шауб. Еще один тайный воздыхатель. Пройти мимо ее двери для Шауба — все равно, что прикоснуться к святым мощам. Для нее же главное, что это шаги не Адольфа. Почему Гитлер столько сил тратит на ночные разговоры? Он ведь фюрер! Вождь рейха. Полмира у его ног. Неужели Адольф забывает об этом?
Она ведь видит, как Адольф заводится, пытаясь доказать то, что уже не поддается никакому доказательству. Каким беспомощным выглядит он, стремясь по-своему истолковать, по существу, переиграть события, происходившие где-то под этим чертовым Сталинградом уже около года назад…
Ев& не раз советовала Гитлеру прекратить вечерние беседы у огня, распустив (разогнав!) всех своих «прикаминных апостолов». Он — фюрер. Канцлер. Главнокомандующий. Сейчас его место в Берлине. В рейхсканцелярии. Его вечера должны проходить в официальных приемах. Посещениях театров, поездках, ну и, конечно же, за письменным столом берлинской резиденции.
Как прекрасно она могла бы спланировать его рабочий день, если бы ей было позволено это! Что мешает фюреру назначить ее своим секретарем? Ведь это в его власти, в ег*о!
Как идеально все могло бы выглядеть, если бы Гитлер наконец воспринял тот способ жизни, который только и приличествует главе великой страны! Они могли бы пожениться, могли бы принимать официальных гостей в своей берлинской, берхстенгаден-ской, мюнхенской, восточно-прусской резиденциях…
А что мешает фюреру приобрести небольшой старинный замок где-нибудь в Нижней Саксонии или Баварии? И если уж в Германии по-прежнему в чести дворянские достоинства, то что мешает получить одно из них фюреру Германии? Разве он не достоин наследственного титула-барона, графа, князя, герцога? Как мило выглядело бы: «Великий герцог Адольф фон Гитлер и герцогиня Ева фон Гитлер прибыли сегодня утром в Мюнхен… Толпы баварцев встречали их цветами…»
Нет, ну где справедливость? Почему все вокруг, даже этот жалкий Риббентроп, должны кичиться своим «фон» и смотреть на нее, как на жалкую дворняжку?
Фюрер не умеет оставаться фюрером — вот в чем весь ужас положения и ее, Евы Браун, и самого Гитлера. Придя из низов, из подворотни, ниоткуда, Гитлер так и не сумел привить себе тот особый дух аристократизма, достоинства и даже разумного высокомерия, которые позволили бы ему соблюдать необходимую дистанцию во взаимоотношениях с «придворными». Так и не сумел вписаться в сонм прусской военной аристократии, которая, даже повинуясь, всецело отторгала от себя Гитлера как совершенно чужеродное тело.
«Он появился “никем” — и “никем” уйдет», — почти с отчаянием пророчествовала Ева, ужасаясь неумению «ее фюрера» оставаться фюрером во всем, вплоть до проповедей в кругу «прикаминных апостолов».