Но похоже, что к такому же способу поведения командующий приучил и своих подчиненных. За эти несколько дней, которые Штауффенберг провел в коридорах, кабинетах и курилках штаба войск резерва, он наслышался о Фромме такого, чего никогда не приходилось в открытую слышать ни об одном даже самом неотесанном фронтовом фельдфебеле. Наиболее вежливое из этих суждений сводилось к тому, что армию генерал-полковник Фромм обожает за царящие в ней порядки, позволяющие ему вести себя как индийскому слону на лесоповале. Графу это определение понравилось своей исключительной образностью.
— Господин командующий, поскольку нам придется работать вместе, я хотел бы, чтобы вы знали мои намерения. Возможно, мне не следовало бы говорить этого, однако честь и долг офицера требуют… Исключительно из соображений лояльности…
Фромм давно сел, однако предлагать кресло начальнику штаба не торопился. Откинувшись на спинку и сложив руки на едва выступающем животике, он полусонно уставился на Штауффен-берга.
— Из соображений лояльности? Теперь уже вопрос может стоять так: начальник штаба позволяет себе быть нелояльным по отношению к командующему — да, нет?
— По отношению к фюреру, господин генерал.
— Ах, к фюреру? — со свойственным ему хамовитым легкомыслием переспросил Фромм. — Оказывается, я вам нравлюсь. Не нравится фюрер — да, нет?
Штауффенберг вдруг вспомнил историю, рассказанную кем-то из офицеров во время их тайной встречи на квартире генерала Ольбрихта. Речь тогда шла о другом командующем, фельдмаршале фон Манштейне. Поняв, что он оказался в кругу заговорщиков, фельдмаршал с ужасом в глазах поинтересовался: «Так вы что, собираетесь покушаться на фюрера? Вы хотите убить его?!» На что один из присутствующих офицеров со спокойствием человека, взошедшего на эшафот, ответил: «Так точно, господин фельдмаршал. Только убить. Причем как бешеную собаку».
Оказалось, что лишь такой ответ способен был вывести командующего из оцепеняющего изумления и заставить поверить: перед ним не провокаторы гестапо, а люди, действительно преисполненные решимости совершить переворот.
— А что, собственно, вы имеете в виду? — просыпается от летаргического сна генерал Фромм. В голосе его ни настороженности, ни подозрения. Оголенное, сугубо информативное любопытство.
— Как дворянин и офицер, я считаю своим долгом довести до вашего сведения, что принадлежу к тем людям, которые готовят государственный переворот. И прежде всего — покушение на фюрера[2]. Я считаю, что вы обязаны знать об этом, поскольку нам придется работать вместе. Вы имеете право знать о моем отношении к фюреру. Чтобы потом, когда начнут свершаться факты…
— А они начнут свершаться — да, нет?
— Можете в этом не сомневаться, начнут, — жестко подтвердил Штауффенберг. — Так вот, чтобы потом у вас не было оснований упрекать меня в том, что я поставил вас в идиот… — полковник прокашлялся и исправил оплошность, — в неловкое положение.
— Идиотское — куда точнее, — осклабился Фромм. Его неотесанное лицо сделалось еще грубее, широкая нижняя челюсть дегенеративно отошла куда-то в сторону, словно пыталась отделиться от остальной части лица. Огромные волосатые кулачищи легли на дубовую желтизну стола, словно два пушечных ядра, фитили которых вот-вот должны догореть. — Продолжайте, начальник штаба, я слушаю вас. Я весь внимание. Ни один следователь, ни один палач не станет выслушивать вас с такой признательной внимательностью, как это делает ваш командующий, Клаус граф Шенк фон Штауффенберг, — по слогам произнес его имя и титулы Фромм, словно считывал с судебного дела.
— Это все, что я могу, а главное, должен бы сказать вам, господин генерал-полковник. Если у вас возникли вопросы…
«А ведь он уже знает, что у меня состоялись беседы с Беком и Ольбрихтом, — холодно прицеливался к нему Фромм, словно выбирал, где, на каком участке тела должен остановиться ствол. пистолета. Он понимает, что все, что здесь происходит, делается с моего молчаливого согласия. Вот почему заявляет мне все это со столь наглой беспечностью. Он считает меня повязанным обязательствами».
— И как же, по-вашему, я должен реагировать на подобные заявления подчиненных?
— Как велит вам долг. Но не перед фюрером, а перед великой Германией.
— Вы мыслите себе ее без фюрера, эту великую Германию, — да, нет? Я, признаться, весьма смутно представляю себе подобную перспективу.
2
Каким ни странным кажется подобное признание начальника штаба своему командующему, оно является реальным историческим фактом. Хотя и невероятным.