— Хочется верить, что это вызвано тактической необходимостью.
— Скорее — стратегической. Пока вы здесь, у меня теплится надежда, что одним фельдмаршалом-заговорщиком окажется меньше. — Гитлер всегда умел шокировать своей убийственной прямотой, но в этот раз он по-настоящему задел фон Клюге.
— Извините, мой фюрер, я никогда не состоял ни в каком заговоре.
— Вы в этом уверены? Сомнения вас не гложут?
— Существует кто-то, кто предоставил бы факты? — фон Клюге уже понял свою ошибку: ему следовало воспринять слова фюрера как шутку, не обратив на них внимания.
— Будь я менее расположенным к вам, фельдмаршал, я арестовал бы вас еще в штабе группы армий «Центр», ибо еще тогда вы знали о заговоре, и еще тогда путчисты упорно, нагло подступались к вам. Что, собираетесь возразить?
«Неужели он действительно знает о визите ко мне Герделера и моем гонце в штаб Фромма?» — ледяной судорогой свело челюсти фон Клюге. Их всегда сводило так при сильном страхе или ярости — контужная отметина Первой мировой.
— Мой фюрер, я действительно не раз высказывал критические замечания по поводу некоторых ваших военных решений, — проговорил фон Клюге, нервно одергивая поля кителя. — Но мне совершенно непонятно, на каком основании вы причисляете меня…
— Прекратите оправдываться, Клюге, — безнадежно махнул рукой Гитлер. — У меня не осталось ни одного фельдмаршала, на которого я мог бы положиться полностью. Если бы действительно был уверен, что вы присоединились к моим ненавистникам, вы бы беседовали сейчас не со мной, а с гестаповским Мюллером. А пока что… — фюрер резко оглянулся, пройдясь по фон Клюге своим свинцово-ледяным взглядом. — Вы не хуже моего знаете, что происходит в эти дни на Западе.
— Естественно. Каждый день прорабатываю ход сражения на карте.
Гитлер взглянул на фельдмаршала с искренним сожалением, как на идиота.
— И как же вам видится развитие ситуации?
— Неутешительным.
«Вот и вся цена твоей игры в сражения по карте, фельдмаршал! — злорадствовал Гитлер. — На полях Нормандии успех будет таким же».
— Ясно, фельдмаршал, ясно. Какова же, на ваш взгляд, развязка этого нормандского узла?
— Прежде всего следует сменить стиль руководства фронтом. Пораженческие настроения, возобладавшие в штабах с момента начала противником операции, — это нечто неслыханное в нашей армии. Иногда у меня создается впечатление, что оба фельдмаршала, Рундштедт и Роммель, готовы хоть сегодня сдать фронт англичанам, только бы убедить всех нас, что война уже по существу проиграна и завершать ее нужно сегодня же, на любых условиях.
— А ведь кое-кто пытается убедить меня, что у Рундштедта это от слабости нервов, — как бы про себя проговорил Гитлер. — Оказывается, теперь и это — в оправдание. Хорошо, фон Клюге. У нас есть еще ночь. Завтра наши «нормандцы» появятся в ставке и мы посмотрим, с чем они прибыли. И если они не привезли с собой ничего, кроме расшатанных Парижем нервов..! — на грозных нотах завершил он.
Фон Клюге демонстративно пожал увядающими плечами, которые не могли удержать даже строгие формы фельдмаршальского кителя, давая понять, что совершенно отстраняется от каких бы то ни было мер в отношении своих коллег. Он всего лишь высказал свое мнение — и не более того.
— Значит, вы советуете сменить стиль руководства, фельдмаршал?
— Если хотите отстоять все то, что завоевано нами на Западе.
— Но его нельзя сменить, не сменив командующего фронтом.
16
Подполковник Имоти появился именно тогда, когда пришла его пора появиться. «Они вышколены, словно дворовые, и каждую сцену встречи со мной разыгрывают, как в домашнем театре провинциальной учительницы русского языка», — генерал Семенов оттянул вспотевшими пальцами влажный ворот кителя, наблюдая, как рослый, статный, с могучими плечами циркового борца подполковник замер со склоненной головой, ожидая повелительного окрика или жеста.
Этот полурусак-полуяпонец почему-то особенно не нравился командующему. Возможно, потому, что, соединив в себе русскую безалаберность и бесшабашность с азиатской хитростью и японской невозмутимостью, сей мерзавец оставался наиболее сложным для общения и лучше любого другого офицера штаба Кван-тунской армии воспринимал всю тыловую подноготную белого офицерства, одинаково презирающего и великого вождя Сталина со всей его энкавэдистской сворой, и императора Хирохито со всем его придворным самурайским полуидиотизмом.
— Подполковник Имоти занимается женщиной, которая стреляла в вас, генераль, подполковник Имоти… — злорадно улыбнулся Судзуки.