Страх ухватил за тощее горло. Рот моментально пересох. Страх перерезал нити артерий моего бренного тела. Руки и ноги сделались ватными, чужими. Я бы тут же сдался, если бы кто-нибудь смог меня оторвать от зацепы (например, на вертолете). Орал, что "НЕ МОГУ!", как поп молитву, но снизу отвечали : "МОЖЕШЬ!!!", и громким хором.
Там было весело. Там подпрыгивали как попугайчики и собирали очевидцев - невероятцев. Я сделал шаг скорее от безвыходности перевалился на ногу и кое-как выгреб на полку. Серп оказался подо мной, но радоваться не приходилось. Ночевать на полке без малейшей возможности, а карабин висел за еще одним ключиком, на высоте метров шести - восьми.
Карманы виднелись хорошие, даже очень. Да вот плита над полкой отрицательная, хоть плачь. Руки корежили синие, бугроватые вены, несколько ногтей на пальцах лопнули от напряжения. Я смотрел вверх на блестяшку карабина и, забыв про ноги, лез на руках.
Страха уже не было, тошнотворная усталость задавливала тело. Пальцы не разжимались, но все-таки я ее вылез. Я стоял на крохотной полочке и держался за удобный горизонтальный карман. Оставалось пара шагов, но вот беда - движение на чистом равновесии. А самое главное, пришлось бы отпустить такую удобную зацепу.
Изорался вниз на нет. Язык распух и из-за высохшей во рту слюны как клапан закупоривал рот. Лицевые мышцы почти не повиновались. Щас бы зеркало - испугался. Шарики закатывались, близился обморок от перенапряжения. Со мною было кончено. Да вот руки не отпускались.
Снизу задорно скандировали хором: "Можешь! Можешь!" Но и столь откровенное издевательство из оцепенения не выводило. Еще раз посмотрел влево, на последний в нелепой жизни карман. Он совсем рядом с карабином, игольчатый такой. Неожиданно я смог. Я прыгнул. Я вцепился онемевшими от боли пальцами за верхнюю зацепу.
4.
Со сборами на Или было покончено. Мы попрятали котелки и часть веревок в потайных местах, от дурных глаз. Наша маленькая хитрость. Зачем таскать на горбе лишнее? В недрах разветвленного, сухого скального фиорда снаряжение в полной сохранности. Теперь фаланги да скорпионы будут за ним присматривать.
В пустыне так жарко, что невозможно ходить босиком. И как река не пересыхает? А скальная стена маршрута Серп к вечеру наверное раскаляется докрасна.
Но пустыня нам не страшна, она далеко. Я же говорю, с ней покончено. Попрощались до осени. В горах прохладнее. Хотя и здесь в полдень не полазаешь. Зато утром и вечером благодать. Тени нисходят на скалу, и она теплая и шершавая ложится зацепами под пальцы.
Мы снова и снова собираемся в путь-дорогу. Правда, она не так далека, как ранее. Внизу, около зеленого базара, остановка шестого автобуса. Это в десяти минутах ходьбы от моего дома. Маршрут 'шестерки' вертикально рассекает город прямо вверх, к подножью прохладной череды белых шапок Заилийского Алатау.
Потом въезжаем в петли поворотов вокруг курчавых, в плодовой зелени склонов предгорий. Совершенно рядом с трассой речка Малая Алма-Атинка тараторит пенной, чистой водой.
В распахнутые окна автобуса врывается долгожданная прохлада. Солнце сквозь зелень вспышками слепит глаза. Я жмурюсь. Но уже теребят за плечо, и пора выходить.
Напротив нас Лесничество. К крутому склону прилепилось несколько кое-как сделанных строений, сарайчики, городушки. Все это там, в легкой серебряной дымке, на противоположной стороне ущелья. Там, еще выше - царство вечных снегов, здесь круговерть шиповника, боярки, крапивы и прочей травоядной зелени. Запахи, аж до горечи. Но по утрам свежо, воздух чист и прозрачен, почти нереален.
Тело ущелья перегорожено стальной стреказяброй селеуловителя. Высота метров десять, буквы в рост : что-то про ГТО на макушке. Надпись упирается ребрами прямо в скалу. А скала, возвышающаяся над ней, принципиально другая, не то что на Или. Небольшая и по площади, и по высоте. Метров двадцать, в пику двадцать пять. Скалка дополна изрезана трещинами, усыпана сколами, небольшими карнизами.
Ноги на зацепах стоят плохо, выскальзывают. Порода другая - гранит. Но ничего, вполне проходимо. Учим ее наизусть. День ото дня я набираю скальный опыт. Не то что раньше. Когда и до пятнадцати подъемов за день успеваю. А это - шестьсот скальных метров.
Мое тело само привыкает к разнообразию новых движений, его окружающих. Я вживаюсь в скалу, срастаюсь с ее ритмом и духом. Пунктир подъема последовательно ведет меня до карабина. Руки берут карманы, ноги находят точное место для следующего шага. Тело раскачивается в такт маятником равновесия. В эти минуты нет ничего кроме движения ни страха, ни усилий, ни боли. Движение вверх поглощает меня.
Как водится, советуем друг другу до хрипоты. Старички отлично помнят каждый зацеп, каждый скол, откид. А тренер Володя знает гораздо больше: каждую мышцу, работающую при этом, каждое наше колебание, боль ушиба и страх срыва, неудобство перед слабостью рук.
Его голос настойчиво толкает в неизведанное, и скала принимает меня, подсвечивая тело непривычными нитями двигательных ощущений. Иногда кажется, что скале присущ свой особый ритм, нужно только попасть в его такт.
Бывает, старшаки обижают нас излишней опекой. За меня думают, решают, насколько высоко можно забираться на траверсе без страховки. Но леди Романтика прочно вцепилась в сердце ласковыми коготками. Я не злюсь.
Впрочем, и в этом я не один. Любой из наших отдаст за горы, скалы и людей рядом последнее, что у него имеется. Походы для мытья холодной водой жирной посуды кажутся незначительными по сравнению с самой ночью в горах. Проникающая свежесть, насыщенность высотных запахов, объемность неба - где тут место для обыденности и раздражения? Просто смешно.
Как-то я лазал по траверсу без страховки и очутился чуть выше дозволенного. Так, метра три над землей. Тут же был наказан одним из "старичков". Саня Якно не столько больно, сколько обидно стегнул меня страховочным ремнем.
Непривычно и неприятно быть безответным, но я не тронул его. Хотя ох как хотелось. В новой среде мое гавкающее дворовое естество стало абсолютно неприемлемым. Я мог наказать его единственным способом - выиграть на соревнованиях. Вот истинное мерило наших отношений.