А на 'Енбек' жаловались хором. Говорят, судьи из столь мощной организации готовят трассы исключительно под своих участников. Мужики у них выигрывают любые республиканские соревнования. Наказывают стареющий абсолют 'Буревестника'.
Народ располагался на сборах особняком. Там 'Спартак', тут 'Енбек'. Уточками за тренером следовали тихие братья 'Локомотива'. Хохмачки устраивали над друзьями - соперниками, в футбол вместе резались, но жизнь у каждой кучки своя, особенная. Редко когда собирались у общего костра. Ну, это взрослые. Нам в таких делах явно попроще.
17.
Серебристые с обратной стороны листья тополей чуть трепещут от легкого вечернего бриза с гор. Он несет им свежесть, а мне еще незнакомые, зовущие запахи высокогорья.
Водитель распахивает мелкую, убогую дверку кабины и вываливается наружу. У него в руках пачка сигарет. Ему можно, он не спортсмен. Говорит о чем-то с Архиповым, улыбается, дышит ему дымом прямо в лицо. Тот в притворном ужасе машет руками, показывает в сторону нас, детей, пальчиком. Негоже, дурной пример заразителен.
Между пирамидальными верхушками деревьев проглядывают вершины. Они уже оторвались от земли. В их предгорьях таится грядущий вечер, и серая, почти черная растительность сливается в темное море, из которого растут белые, слегка розоватые айсберги льдов.
Наконец загружены наши бытовые заботы. Архиповы перестают беспокоиться и подпрыгивать за забытым. Я устраиваюсь у краешка тента, чтобы хоть что-то различить в сумерках дороги. Но здесь трясет неимоверно, да и жестко. Все мягкое перетащили вглубь машины. Там и лежат вповалку, аки гады теплые, но ползучие.
Глаза слипаются. Я отталкиваюсь от деревяшки сидения руками и с размаху падаю в общую кучу. Вой, ругательства. Но ничего. Устроился, растолкал боками нетерпеливых и уснул.
Только синева, насыщенная до черной глубины. Синева, которую почти не улавливаешь, она оттенок. Ее поглотила ночь. Что-то спряталось за могучей, угрюмой спиной скального жандарма и опускает бледные ниточки лучей на окружающее.
Луны нет, но прозрачность ночи так легка, что сумрак пересыщается звездами. Они падают на меня неисчислимыми мириадами миров. Они несут свежесть пространства, невообразимую даль безмолвия и печали. Темные, непроницаемые в ночи конуса елей направлены туда же - вверх. И живое может стремится в небо, и я могу.
Мне на плечи укладывают газовый баллон весом в пятьдесят килограммов. Напоминание о земном притяжении. Я подстраиваюсь к колоне несущих общественное барахло до нового пристанища, иду, потею.
Бревенчатый мост через шкворчащую в темноте речку. Даже в темноте я различаю белую пену на перекатах камней. Она спешит вниз, а мы приехали сюда. Похоже, надолго.
Тропа шпыняет меня незнакомыми бугорками и поворотами. Упал бы, да никак не можно. Баллон с газом на хребте не позволяет. Но приятно осознавать собственную немереную силу. Я знаю, что не каждый мужик так сможет. Взять и понести баллон.
Начальник возится с замком на двери. Сбрасываю ношу с плеч и оглядываюсь. Мы на самом дне ущелья. Его склоны обрывисты, они теряются в кромешной темноте. Из-за плеч Жандарма - мощной, двухсотметровой отдельностоящей скалы показалась Венера. Так вот кто сорил серебряными лучами в темноте. Вижу ее крошечный, платиновый диск. Необычайная, удивительная прозрачность ночного неба.
Сделали еще ходку к машине. Донесли остатки шмоток. Вот и домик, где нам предстоит обитать. Предбанник со столярным и прочим хозяйственным барахлом. Справа просторная кухня, слева пара комнат, одна большая, другая поменьше. В большой - одинарные лежаки, прикрепленные к стенам. В малой - нары в два этажа. Будем спать на втором. Наверху, в тесной и теплой компании.
Сергей Маркович берет в руки семиструнную гитару, и мы перебираемся в большую комнату. Слушаем песню об огромном таком полицае, который все плачет и плачет. Жлобства он, гад, натворил, что даже дочка ему простить не может подлеца.
Уютно до безобразия. Свечечки на столе мерцают. Тепло и пахнет чужими носками. Это чтобы служба не забывалась. Туюк-су заброшенный альпинистский лагерь. Он здесь еще до войны был палаточный, сезонный. В пятидесятых застроили кирпичными зданиями.
Мы вот живем в бывшей бане. Аркаша тут же предлагает попариться скопом, не отходя от кассы. Ржем как положено. Весело, как в настоящем альплагере. Вот только нет его. Три-четыре чудом уцелевших домика, да наш маленький коллективчик. А когда-то сюда стекались сотни людей со всех концов Советского Союза.
Но потом, альпинизм как массовость для народу, кончился вместе с лозунгами ДОСААФ. Народу приезжало меньше и меньше. Народу жить и кушать вкусно разрешили. А этим подсобнее заниматься дома у кухонной плиты.
С крутых склонов сходили зимние лавины. Огромные камни вламывались в пустые человеческие пристанища и навсегда становились их единственными обитателями. Нам уже зябко, и Маркович искусно поддерживает ночное настроение.
С Туюк-Су связана одна очень интересная легенда, - заводит тренер. В те далекие годы между нашей баней и административными постройками располагался палаточный городок, в котором три летних месяца жили альпинисты.
В один из сезонов в альплагерь прибыла красивая и яркая пара молодоженов. Высокий, складный парень, косая сажень в плечах, разрядник, силач и скальный технарь каких мало. Ему женой - чудная молодая женщина, такая, на которых мы заглядываемся даже в пыльной сутолоке города.
Молодожены были так увлечены друг другом, что более, их никто не интересовал. Парень перешел в группу своей суженой, хотя и имел разряд повыше. Они вместе любили горы. Поздними вечерами парень прокрадывался к женской палатке, где она спала и тихонько будил подругу. А то и просто выкрадывал ее и нес сонную вверх по склону, поближе к ночному небу.