— Две гранаты, — сказал Цигэнуш, и в его голосе мне послышалась злоба страдающего человека. — Две гранаты — больше и не понадобилось бы… Эх, жаль, что я вышел из строя…
Орош осуждающе посмотрел на него и сказал:
— Жалеть нечего… Они ведь ничего не сделали, только покричали. И спокойно разошлись по домам. Зачем нам лезть на рожон? Ты не хуже меня знаешь наше правило: пользоваться оружием только для самозащиты.
— Чепуха! — сказал Цигэнуш прежним тоном. — Любое правило можно толковать по-разному…
Орош явно хотел переменить тему, но тут вмешался один из Гынжей. Это был молодой человек, высокий, сутулый. Выражение его некрасивого лица с низким лбом изобличало, как у всех Гынжей, непреклонность. Он был еще очень молод, но, как выяснилось, уже успел побывать на войне.
— Я тебя не понимаю, — сказал он Орошу. — Идет у нас теперь классовая война или не идет? А если идет, то почему мы не воспользовались таким удобным поводом, чтобы избавиться от классового врага? Почему мы его не ликвидировали? Так-то лучше было бы…
Орош сначала рассмеялся, потом нахмурился:
— Мы никого не имеем права ликвидировать. Никого… Мы обязаны растолковать людям правду и сделать их своими сторонниками. Быть может, в толпе, которая остановилась перед примарией, и были классовые враги. Но я убежден, что их не так уж много. А остальные — люди темные, невежественные или сбитые с толку, не понимающие, что происходит. Зачем их ликвидировать? Завтра они будут с нами. Во всяком случае, большинство из них.
Цигэнуш, по-видимому, понял, что он перегнул палку. Он лежал, закинув жилистые руки за голову, стиснув зубы, чтобы не кричать от боли. Вдруг он сказал:
— Кажется, у меня снова жар — думаю, градусов сорок, не меньше… В таком состоянии человек может ляпнуть все, что угодно. На другой день он сам ничего не вспомнит…
Все молчали. Только ветер продолжал однообразно завывать за тонкими стенами примарии и время от времени рвать ее ветхую крышу. Только дождь продолжал шуметь за окнами, окутанными непроглядной тьмой осенней ночи.
Дождь и ветер…
Дождь и ветер…
Дождь и ветер…
Я закрыл глаза и снова увидел золотые ворота.
— Скажи мне, Орзу, как ты могла выйти замуж за пожилого человека?
— Он сумел убедить отца и мать, что у него много денег и что это принесет мне счастье: всю жизнь у меня будут деньги, деньги. И я покорилась воле родителей.
— И ты была счастлива?
— Какое там счастье, если он ни разу меня не поцеловал?
— Но почему? Этого я не могу понять…
— Чего тут понимать? Мой муж был одержим с юных лет одной мыслью, одним желанием: разбогатеть. Он работал день и ночь — зарабатывал деньги. Когда ему показалось, что уже заработано достаточно, он отправился искать себе жену. Ему было пятьдесят лет, когда он на мне женился. А до этого он не знал женщин. Он ничего не знал. Ничего не умел. Он зарабатывал деньги.
Я поднимаюсь на крыльцо и вхожу в лавку вдовы господина Акопа. В лавку, над которой висит аляповатая вывеска с синими буквами: «Разные товары». Жаркий полдень. Город как будто вымер, на улицах ни души. И в лавке сидит только Орзу. Она сидит за прилавком и дожидается покупателей. Но покупатели не идут…
Орзу наполнила тарелку орехами и поставила ее на прилавок.
— Грецкие орехи первого сорта, — говорит она. — Я страсть как люблю грецкие огрехи — они не только сладкие, но и пахучие. Угощайся!
Я попробовал — они и в самом деле были вкусные.
— Моей матери тоже нравились грецкие орехи, — продолжает Орзу. — Акоп посмеивался: «Вы съедите весь мой товар. Оставьте немного и для покупателей». Он был добрым, мой Акоп. Мама его любила. Мне он тоже нравился…
— Отчего он умер? Ведь он не был таким уж старым, мог бы еще пожить, растить своих детей.
Орзу набивает рот орехами, долго жует их, потом отвечает:
— Умер он от сердца. У него сдало сердце. В то утро он встал, как обычно, и ушел в ванную побриться. У него была густая, щетинистая борода, и ему приходилось бриться каждый день. И вот он побрил правую щеку, а когда дело дошло до левой, бритва выпала у него из рук и он упал. Я услышала стук и побежала в ванную. Кое-как перенесла его в комнату и уложила в постель, расстегнула рубашку и даже брызнула на грудь холодной водой… Но было уже поздно… он умер…
Она снова набивает полный рот и начинает медленно жевать. Вдруг кто-то резко открыл дверь, и в лавку вбежал запыхавшийся мальчуган, белоголовый, с прыщавым лицом. Он был без шапки и босой.