— Всякая смерть ужасна, — говорю я.
— Нет, это не так…
И Орзу продолжает рассказывать о смерти родителей. И продолжает грызть орехи. Когда орехи кончились, она сняла с полки связку сушеного инжира.
— Угощайся! Не хочешь? Жаль. Коли так, придется мне самой съесть всю связку.
Она улыбается, и мне почему-то кажется, что я мог бы убить ее за эту тупую улыбку.
— Я всегда так делаю, — говорит она, — наевшись орехов, приступаю к инжиру. Как арабские женщины… Это правда, что в странах, где растет инжир, живут только арабы?
Она снова улыбается, и у меня снова возникает желание придушить ее.
— Да, правда. Ты еще не забыла то, что учила в школе.
Школа!.. Исчезает лавка Акопа со всем ее содержимым. Исчезает городок Руши-де-Веде… Исчезает тетушка Орзу… Господи боже мой! Исчезаю и я сам… Но не совсем. Остаются глаза. Сам я себя не вижу, но мои глаза видят. Они видят золотые ворота. Ворота открываются. За ними — золотая дорожка. Золотая дорожка моего давно прошедшего детства… Дорожка ведет в школу села Омида. Я вижу своих соучеников и среди них девушку Орзу, веселую девушку Орзу с ярко-голубыми глазами. Стройную и красивую девушку Орзу в ярко-голубом платье… Учитель вызывает меня к доске и предлагает прочитать наизусть стихотворение «Сержант из Васлуй». Я начинаю декламировать, но, почувствовав пронзительный взгляд ярко-голубых глаз, забываю слова и запинаюсь. Учитель озабоченно спрашивает:
— Что с тобой?
— Не знаю, — говорю я, почти плача.
— Можешь выйти погулять, — предлагает учитель. — Иди, успокойся… Ты, наверно, вспомнил кого-нибудь из своих умерших родственников. Верно?
— Да, я вспомнил дедушку.
— А когда он умер?
— Не знаю. Меня еще тогда на свете не было.
Учитель улыбается и делает мне знак, что я могу идти.
Я выхожу во двор, вытираю глаза и начинаю беспокойно прогуливаться в ожидании перемены. Звонок. Перемена. Я подхожу к Орзу, беру ее за руку.
— Почему ты так настойчиво смотрела на меня? Почему у тебя были смеющиеся глаза?
Ответ был неожиданным:
— Почему я смеялась? Потому что ты обносился. Ты разве сам не видишь? Ты самый жалкий и обтрепанный мальчик в классе. На тебя нельзя смотреть без смеха.
Тогда тоже была осень. И накрапывал мелкий дождик. И холодный ветер бил мне в лицо. Я был самым жалким и обтрепанным мальчиком в классе…
Я спал, сидя на стуле, и у меня окоченели ноги. Сквозь щели примарии проникал холод. Гынжи, оставшиеся в примарии, спали на полу, завернувшись в свои бурки и тулупы. Орош тоже спал и, по-видимому, не ощущал холода. Заснул и санитар Резя. Только Цигэнуш не спал и, почувствовав, что я проснулся, сказал, сдерживая стон:
— Никогда в жизни я не испытывал такой боли… Проклятое колено…
— Разбудить санитара?
— Не надо. Он все равно не может мне помочь. Никто и ничто уже не может мне помочь… Кроме… Пожалуй, сигарета все же помогла бы мне…
Я немедленно дал ему сигарету. Поднося, зажженную спичку, я как бы случайно притронулся к его лбу, Он был влажный и горячий.
— Тебя лихорадит?
— Да… не стоит об этом говорить.
У мира нет границ…
У мира нет границ…
У мира нет границ…
Но у жизни есть границы. Жизнь каждого человека имеет границы. Жизнь тех, кого мы убили в лесу, имела границы. Жизнь Клементе Цигэнуша имеет границы. И моя жизнь тоже. Все жизни на земле…
Лику Орош проснулся. Вскоре проснулся и Резя. Проснулись Гынжи. Печка остыла, и Резя ушел за дровами. Гынжи вышли на улицу поразмяться. Мы с Орошем остались в комнате. Вдруг мы услышали какой-то странный шум, нам показалось, что по улице скачет всадник. Цигэнуш сказал, что ему тоже послышался лошадиный топот. Мы быстро вышли на улицу и как раз вовремя, чтобы увидеть, что это не было галлюцинацией: мимо примарии промчался кто-то верхом на лошади. Человек этот низко наклонился и прижался к шее своего коня. Почти невозможно было разглядеть его — всадник и лошадь составляли одно целое. Гынжи попытались остановить его криками:
— Стой!.. Стой!..
Всадник неожиданно ответил выстрелами. Они прозвучали совсем близко, одна пуля угодила в окно примарии. Раздался звон разбитого стекла. Но всадник уже исчез. Он словно растворился в ночной мгле.
Вернувшись в комнату, Орош нашел на полу еще горячий кусочек свинца. Пуля просвистела над головой Цигэнуша и угодила в стену. Орош положил пулю в карман и обратился к санитару, который уже принялся разжигать печурку: