Наконец он все-таки завернулся в свой армяк и направился к двери:
— Я приду за вами на рассвете. Ни о чем не беспокойтесь. Что бы ни случилось, на рассвете я буду здесь.
После ухода нотариуса Динка запер дверь на засов и погасил лампу. В темноте мы слышали только шум дождя, барабанившего по крыше, да разговоры тех, кто охранял примарию. Я пытался разобрать, о чем они говорят, но незаметно для себя заснул.
Ветер и дождь…
Ветер и дождь…
Ветер и дождь…
Глубокой ночью Динка вышел на двор. Вернулся он не один, а с теми, кто охранял примарию. Им стало холодно, и они попросились в дом. О сне уже никто не думал. Всем хотелось курить, но курево было только у нашего шофера.
— Мы тоже хотим курить, — сказал кто-то из охраны.
— У кого же разжиться табачком, как не у кандидата. У него наверняка есть табачок, — подхватил другой.
Первый вздохнул:
— Да, времена изменились. В старое время кандидаты угощали нас не только сигаретами, но и водкой. Несколько ведер водки выставляли нам, пока все не напивались до чертиков и не уползали на четвереньках… Да, да, на четвереньках. А теперь! Ни табачку, ни водки, ни еды. Только слова. Одни слова.
Я все это спокойно выслушал, затянулся, выпустил дым и сказал:
— Вот тут ты ошибаешься. Теперь кандидат не может вам дать даже пустых слов. Потому что таких слов у нас нет. Где мне их взять?
Все рассмеялись, и я смеялся вместе со всеми. Потом мы долго молчали. Вспомнив, что они ночевали на улице, на холоде, под дождем, я решил пожертвовать своим неприкосновенным запасом: у меня в заднем кармане были спрятаны четыре пачки сигарет. И я отдал им все четыре пачки. Это были хорошие сигареты, довольно дорогие. Но им они не очень-то понравились.
— Что это за сигареты? — сказал один. — Тянешь, тянешь и как будто ничего не чувствуешь. Даже в горле не першит.
— Это дорогие сигареты, — сказал я.
— Это сигареты для больных. Или для дамочек.
Они долго еще посмеивались над моими сигаретами. Но при этом не переставали их курить. Они курили с упоением.
Я выглянул в окно и понял, что дело идет к утру. Света еще не было, но за окном уже слегка посерело.
Я оделся и вышел на крыльцо. Резкий холодный воздух отрезвил меня. Умывшись дождевой водой, я сразу почувствовал свежесть утра, словно помолодел. Или, как говорят в таких случаях, родился заново… «А ты бы хотел родиться заново, — подумал я, — родиться во второй раз? Нет, пожалуй, хватит с меня и одного раза…»
Крестьяне, охранявшие примарию, тоже вышли на крыльцо и стали рядом со мной с сигаретами в руках. Они все курили, подрагивая от холода и кутаясь в свои плащи и тулупы. Слабые городские сигареты их не согревали. От ледяной сырости воздуха, от ветра их большие руки, в которых они неуклюже держали сигареты, посинели. Они присели на корточки. Я сделал то же самое. Я привык к этой позе еще у нас в селе. Так сиживали, бывало, мой отец и мой дед. Где они теперь?
— Ну и потоп! — сказал один крестьянин. — Экая пакость! Сколько лет уж не упомню таких дождей. Сущий потоп! И как только земля не сгниет от такой пропасти воды!
Другой усмехнулся и ответил:
— Земля никогда не сгниет. Что бы ни было, с землей ничего не случится…
Сколько раз уже мне приходилось слышать такие слова? С тех пор как я себя помню, я слышал подобные рассуждения:
— С землей никогда ничего не случается. И с небом ничего не случается. С людьми может случиться всякое. Или там с деньгами. Деньги можно истратить или положить их в банк, а банк обанкротится. Можно купить скотину, а она околеет. Можно купить дом, а он сгорит или развалится от землетрясения. Да и без всякого землетрясения дома все равно ветшают. А земля… С землей ничего не случится. Земля вечна…
Жажда крестьян иметь собственную землю…
Голод, земельный голод…
1907…
Кровь…
Кровь, пролитая за землю…
Огонь…
За землю…
Дым пожарищ…
За землю…
Смерть…
За землю…
Прошедшая весна принесла крестьянам землю. С какой страстью они делили помещичьи имения.
Земля… Земля…
— Пришел наконец день, и мы стали хозяевами земли.