— Это не имеет значения, — сказал Орош. — К сожалению, мы не можем фабриковать людей. Мы вышли из подполья обескровленными. Нас мало осталось, очень мало. Кое-кто позаботился, чтобы нас осталось как можно меньше. И мы вынуждены принимать в свои ряды тех, кто приходит к нам теперь. Но настанет день, когда придется просеять сквозь шелковое сито всех наших новых сторонников и попутчиков. А до тех пор придется терпеть и таких, как Бэрбуца. О, если бы существовала фабрика кадров. Фабрика, из которой выходили бы честные, преданные и способные работники! Но такой фабрики нет. И никогда не будет. А человек, даже самый обыкновенный, отличается поразительной сложностью. Впрочем, может, это и хорошо. В этом его ценность…
Кто-то постучал в дверь.
— Войдите, — сказал Орош.
Это был Дарвари. Он как будто осунулся за время операции. И голос его стал другим, уже не таким сухим и неприязненным.
— Операция закончена, — сказал он устало. — Я ампутировал Цигэнушу ногу и надеюсь, что осложнений не будет. Через два-три часа вы сможете его навестить. Я сегодня еще вернусь сюда, ближе к вечеру. А теперь, с вашего разрешения, я удалюсь — мне надо отдохнуть. Я сейчас уйду…
— В такой дождь? — спросил Орош.
— Почему же обязательно в дождь? Я уже позвонил префекту, и он вышлет за мной машину. Я еду в Тырнаву, на дачу. Господин префект, по всей вероятности, тоже туда приедет, вместе с товарищем англичанкой. Кажется, они привезут еще одного партнера…
— А я и не знал, что префект играет в карты, — сказал Орош.
Дарвари рассмеялся:
— Играет и довольно часто выигрывает. И почему бы ему не играть? Разве это запрещено? Неужели вы собираетесь запретить и карточную игру? Вы уже создали столько запретов…
— Не беспокойтесь, — сказал Орош. — Никто не собирается запрещать карты. Можете играть, сколько вам заблагорассудится.
— Человек должен развлечься, — сказал Дарвари. — Человек не может все время работать. Нужны и развлечения.
— Карточная игра на деньги — развлечение?
— А почему бы и нет? Каждый волен распоряжаться своими деньгами и своей жизнью.
Дарвари выкурил сигарету, оделся и вышел. А мы остались ждать… За «окнами по-прежнему шумел дождь. В саду по-прежнему завывал ветер.
Ветер и дождь…
Ветер и дождь…
Ветер и дождь…
У меня не выходил из головы Мосорел Бэрбуца. Я попытался припомнить все, что о нем знал. И неожиданно стал думать о других, очень похожих на него людях. Я думал о так называемых железных товарищах, которых появилось великое множество в самое последнее время. Они сами себя так величали. Всех их можно было узнать уже по одежде: кожаные пальто, грубые башмаки или бутсы, темные рубашки, иногда и темные очки. И конечно, рабочие кепки… Кепка была обязательным атрибутом одежды подобных людей. Кепка должна была свидетельствовать об их здоровом социальном происхождении. (Я тоже носил кожанку, но с тех пор, как она стала признаком социальной благонадежности, отказался от этой одежды.) Приглядевшись к людям в кепках, я вскоре понял, что прежде они никогда не надевали этого головного убора. Кепка была для них символом их принадлежности к классу-гегемону. Им казалось, что кепка дает право на проявление твердости, разумеется, по отношению к другим людям. Товарищи, с которыми я работал, иногда спрашивали:
— А ты почему не носишь кепку?
— Потому что я никогда ее не носил.
— Именно поэтому тебе следовало бы ее надеть. Ты обязан слиться с рабочим классом.
— Вы думаете, кепка тут может помочь?
— Разумеется.
— Я придерживаюсь другого мнения. С пятнадцати лет я носил летом шляпу, а зимой кушму. Останусь при своих старых привычках.
Воспоминания капризны… Тут нет никакой логики. Воспоминания всегда путаны, мучительны по своей произвольности, беспорядочны. Я почему-то вдруг снова вспомнил о боярине Албу из Доли и спросил Ороша:
— Что ты знаешь о боярине из Доли? Его звали Албу Доля.
— Мне многое рассказывали о нем два года тому назад, когда я сюда приехал. Кажется, он принадлежал к старинному и знатному роду. К какому именно, я уже сейчас не помню — я всегда путал имена бояр и воевод Молдовы. Побывал я, конечно, и в селе Доля и осматривал боярское имение. Какие добротные дома! Какие сады! Замечательная старинная часовня! Этот боярин был, по-видимому, очень набожным. Монашеский скит в Молифте тоже он построил. Церковь, которая стоит в селе Доля, воздвигнута его предками. Набожность не мешала ему предаваться несколько странным, но вполне понятным развлечениям. Он любил, например, ездить в город не на лошадях, а в карете, которую тащили на себе крестьяне. В 1907 году, во время крестьянских восстаний, жители Доли попытались поджечь и его усадьбу, но Албу Доля вместе с сыном и несколькими вооруженными стражниками отбил нападение крестьян. А через несколько дней, когда в Телиу прибыли войска, Албу Доля поймал зачинщиков и повесил их в собственном саду. Деревья, на которых они были повешены, растут и поныне. Это ореховые деревья, и они все еще плодоносят. В те дни Албу Доля охотился на крестьян с собаками…