— В переносицу! — тихо сказал Лику Орош, рассматривая убитого. В голосе его мне послышалось сожаление.
— Кто из нас? — спросил Цигэнуш.
— Не знаю, — сказал я. — Не знаю и знать не хочу.
На самом деле мне хотелось бы знать, чей это был выстрел, но в то же время я боялся узнать правду. Стреляли все трое. Кто из нас убил этого парня? Не имеет значения. Мы защищались и вывели его из строя. Так говорят, когда рассказывают о любом сражении. Может, это и в самом деле неважно, кто из нас его убил?
Второй человек, настигнутый нашими выстрелами, тот, который призывал мать, был постарше. Он лежал на спине, уставившись в хмурое небо. Его бледное лицо с лиловыми губами было страшно, челюсти судорожно сжимались, брови прыгали. Он все еще стонал и держался обеими руками за живот. Он лежал в большой луже крови. И хотя дождь лил как из ведра и смывал кровь, эта лужа не уменьшалась…
Увидев нас, раненый сказал чуть слышным голосом:
— Воды… воды…
Цигэнуш подставил ладони под дождь, и этот ковш быстро наполнился водой. Наклонившись к раненому, Цигэнуш дал ему напиться.
— Спасибо…
— Ты откуда родом? — спросил Цигэнуш.
— Из Урлэвынта.
— А этот парень?
— Кто? Ангел? Тоже оттуда. Это мой сын.
— А все остальные?
— Кто остальные?
— Те, что убежали.
— Это был Босоанка… и…
Запинаясь, раненый назвал несколько имен, которые мы не запомнили.
Жалость Цигэнуша прошла, и он спросил уже другим тоном:
— Вы хотели нас напугать или убить?
— Убить.
— Почему?
— Чтобы избавиться от вас.
— Но почему? Зачем вам это понадобилось?
— А как же? Вы собираетесь отнять у нас землю… Оно, конечно, правда — вы же нам ее и дали… Еще и двух лет не прошло… Но теперь, после выборов, вы снова ее отберете… Вы загоните нас в коллективы и заставите есть из одного котла… Но мы не хотим отдавать вам землю… Жрать из одного котла мы тоже не желаем…
— Кто вам все это сказал?
— Как будто ты сам не знаешь! Босоанка!.. Но не только он… И другие говорили то же самое. Разные люди. Все говорят про это…
Раненый с трудом произносил слова. И все же ему хотелось выговориться. Время от времени он смолкал, стискивая зубы, глухо стонал, потом начинал все сначала. В его рассказе была крупица правды. Только крупица. Все остальное — выдумки, бредни, ложь… Но в эти дни еще трудно было отличить ложь от правды и правду от лжи.
Я молча слушал излияния раненого. И молча смотрел на него. Орош тоже молчал. Молчал, слушал и смотрел. Для нас ясно было, что человек этот вскоре умрет. Значит, мы убили двоих. Мы этого не хотели, но все-таки убили. Имели мы право убивать? Нет. У нас не было такого права. Но они атаковали нас первыми, они хотели убить нас, и мы вынуждены были защищаться… Защищаться…
— Надо попробовать остановить кровотечение, — сказал я.
— Можно попробовать, — согласился Цигэнуш. — Хотя я не думаю, что это ему поможет. Он весь продырявлен «береттой»!
Внезапно я почувствовал ледяную дрожь во всем теле и какую-то странную горечь во рту.
Я стрелял из «беретты». Из нас троих только у меня была «беретта».
Я наклонился к раненому и стал расстегивать ему куртку и штаны. Потом я снял с него пояс и кое-как перетянул ему живот, закрыв предварительно рану окровавленными бинтами, наспех сделанными из его собственной рубашки. Раненый стонал и причитал:
— Конец… Я погиб… Жалко сына…
— Только сына?
— О себе не жалею. Я прожил свое. Но очень жаль сына. Две недели назад я женил его. И двух недель еще не прошло. Свадьба была знатная, с музыкой, с шаферами, все как полагается. А вот теперь его жена осталась вдовой. Не успела выйти замуж и уже вдова… — Он сделал паузу и, неожиданно выругавшись, продолжал: — Она шлюха!.. Мой сын женился на шлюхе!.. Привел мне в дом шлюху!..
Я невольно посмотрел туда, где лежал убитый. Ему мы уже ничем не могли помочь. Мы оставили его там, где его настигла смерть. Дождь обмывал его мертвое лицо с ввалившимися щеками. Дождь ласкал убитого. Но мертвые не нуждаются в ласках. Они ни в чем не нуждаются.
Дождь продолжал лить как из ведра. Ветер продолжал гнуть и мучить деревья. Было холодно, пронзительно сыро, темно от туч.
— Мы пришлем за вами людей из Урлэвынта, — сказал Цигэнуш раненому. — Ничего больше мы сделать не можем. Вы сами виноваты. Вы убили наших лошадей, мы не можем нести вас на руках до села. Даже если б мы очень хотели, у нас не хватит сил. Мертвые тяжелее живых…
И мы покинули раненого, лежавшего на спине рядом с его убитым сыном и стонавшего от боли. Раненый остался там со своей судьбой и своей смертью. Мы видели раненого. Мы видели его мертвого сына. Судьбу мы не видели. Не видели мы и смерти. Но смерть, конечно, была там, в двух шагах от нас. Может быть, даже ближе.