Я ударила по щиту, и дверь открылась. Вошла Киана.
— Возьми людей и проводи нашу гостью до полосы пустыни.
Киана осклабилась.
— Нелишняя предосторожность. Наступает ночь, а сквозь эти камешки, пусть и шлифованные, вряд ли что-либо видно. Да и вообще в одиночку небезопасно…
При всей склонности к насмешкам обычно Киана так много не болтала. Ее многословие объяснялось лишь сильнейшей неприязнью к горгоне. Та притворилась, что не поняла этого.
— Не стоит утруждать себя моей охраной. Ночь для нас — объятия Богини, и тьма — наша мать.
— Позволь оказать тебе услугу, — учтиво сказала я, нисколько не сомневаясь, что горгона в этом не нуждается. Но нежелательно было, чтобы она в темноте шастала по верфи. — Мои люди разгонят волков, если они тебе повстречаются.
— Ты всегда настаиваешь на том, чего хочешь. — Она вновь захихикала, но из-за маски смех прозвучал гулко и оттого немного жутковато. — Но знаешь ли ты сама, чего хочешь?
Провожать посланницу я не пошла. Достаточно того, что я ее встретила. Но когда я запалила лампу и вернулась к столу, работа не пошла. Прислушавшись, уловила, как прогремели по двору копыта, как обменялись паролем дозорные, открылись и захлопнулись ворота. Голова болела, словно я перебрала крепкого вина или темного пива. Может, Мормо все же пыталась неким непонятным образом наложить на меня чары?
Я задула лампу и, покинув комнату, спустилась по лестнице. Прошла через двор. Он казался безлюдным, но слышно было, как на-верху перекликаются часовые. Хотя огонь в оружейной мастерской был уже потушен, оттуда веяло теплом остывающей жаровни, и кто-то хрипло тянул вполголоса восточную песню:
Нет, не вся еще крепость спала, и шаги мои не отдавались гулким громом, как бывает в пустоте. И все же впервые со времени возвращения из храма Змеиного Болота я была совершенно одна, никто не сопровождал меня.
Я поднялась на стену, чтобы, по обыкновению, взглянуть на море. Над ним висел узкий серебристый серп новой луны, такой же, как у меня на шее. И бледный свет луны, и желтый свет факелов в башне смешивали тени на стенах, и кто хотел бы увидеть духов, будоражущих кровь и смущающих сердца в эту ночь новолуния, он бы их увидел.
Но мне не хотелось видеть духов. Неужели Мормо была права, сказав «Сонная рыба проснулась»? Но отчего? Откуда вся эта тревога последних недель? Ведь все идет по плану. Все идет. А дальше?
Почему-то все в один голос — и враги, и друзья — попрекали меня молодостью и легкомыслием. И горгоны, и Хепри. И Митилена утверждала, что я не способна понять природу зла, а Келей называл меня девчонкой, играющей в войну. Ну, так я больше не буду играть. Это как на Самофракии, только там все делалось, чтобы уцелеть, а здесь будет высшая цель.
Какая? Я уже сказала Митилене: «Чтобы все было по справедливости». Разве тот облик Богини, которому я служу, не именуется Неотвратимая Справедливость? Конечно, полного равенства между людьми не может быть никогда. Но ведь речь вдет не о равенстве, а о справедливости. Чтобы никто никого не обижал — вот единственный долг воина.
Но для этого нужно избавить слабых от голода и страха, занять сильных достойным их мощи трудом. И это не беспочвенные мечты, не бред, порождаемый новой луной. Здесь есть все, чтобы осуществить эту цель.
Не для того ли Богиня вела меня сюда по многим морям, в землю Богини Змей? Богиня, что, как змея, умирает и обновляется? Старуха болотной трясины, и та, что сочетается со змеем на гребне морской волны, порождает все сущее, и дева с серпом молодой луны… Серпом, который так легко превращается в меч. А та, кто его держит? Я сама назвала ее Горгонам: Нейт, Открывательница Путей. Ахейцы называют ее Афина-градостроительница…
Но город — это только начало. Иначе он ничем не будет отличаться от городов атлантов — одиноких форпостов против воинственных дикарей. Да, конечно, все это будет. И городские стены обнимут постройки на берегу, и мол протянется в море, и храм Богини встают здесь, видимый всем.
Но я должна подумать и о тех, кому Богиня дала эту землю. Она — дала, а я должна ее устроить. Мысль о каналах, о разведке в направлении озера не случайно брошена в мой мозг. Не кровь младенцев оросит пустыню, а вода из каналов, которые соединят озеро с побережьем. И пустыня расцветет и станет плодородной. Здесь есть все для этого. Есть люди, сила и желание.
Пахарь с волами пойдет там, где лишь ящерицы снуют по песчаным дюнам, сады окружат стройные городские стены, груженые лодки поплывут по водам каналов к бухтам, где стоят армады белых кораблей, а те устремятся к самым пределам обитаемого мира — И кто знает? — за пределы его…
И там, где они появятся, ни дети, ни взрослые не будут умирать на алтарях. Потому что ни Солнце, ни Богиня не нуждаются в их крови, порождая себя сами, и мужчины не будут оскорблять женщин, а женщины — мужчин, поскольку лишь яд змеи способен, кроме смерти, даровать исцеление. Яд человеческой злобы может только убивать.
Убегать от своей судьбы? Я знаю, что имела в виду Митилена — судьбу завоевательницы. Нет, убегать я больше не стану. Ибо сказано: «Я побеждаю судьбу».
— Ты убьешь их? — спросила Митилена.
— Не знаю. Не хотелось бы. А какое решение предлагаешь ты?
— Я… тоже не знаю.
Впервые за то время, что мы были знакомы, она выглядела растерянной, неуверенной в себе. И в этом оказалась виновата не я и мои действия. Сколько бы мы ни спорили, ничто и никогда не могло лишить Митилену сознания собственной правоты. Те доводы, что были решающими для меня, не имели для нее никакого значения. Горгоны подчинили себе мужчин, это было единственно важно. И она считала их правыми даже после того, как они попытались убить меня и наслали на нас кочевников.
Ее убежденность пошатнулась после прихода Мормо. Тогда Митилена не перемолвилась словом ни с ней, ни со мной; Но я видела — она разочарована. Посланница, полностью представляющая исконную власть женщин, не должна была выглядеть так, как Мормо.
Должно быть, Митилена представляла гор-гон чем-то вроде нас, только сильнее, старше, мудрее. Впрочем, не стану утверждать.
Однако суждения Митилены стали менее категоричны, и вряд ли виной тому оказалось мое красноречие, либо причастие львиного сердца.
Мы шли по берегу к пристани, где кипела работа. Гремели десятки топоров, молотков, и стоило чуть зазеваться, как тебя могли сбить с ног волокуши с камнями или бревнами. Я сняла рабочих с канала у Змеиного Болота, и все они трудились здесь. Пахло свежей стружкой, дегтем, смолой и дымом. Из-за жары почти все ходили нагишом, точь-в-точь, как мы на плацу, обходились набедренными повязками либо передниками. Да еще головы многие обмотали полотном. Одни, чтобы уберечься от солнца, другим мешали длинные волосы.
В тот день я ходила к северной стороне гавани, где строился мол. Менипп настаивал, что он должен быть не менее двухсот футов длиной, потому-то нам и понадобились здесь добавочные рабочие руки. Кроме того, это был жест доброй воли. Я показывала горгонам, что пока срок моего ультиматума не истек, болото не будет осушаться, и священным змеям ничто не угрожает. Но заставы по-прежнему оставались на местах, из деревень в храмы никого не допускали, и жертвоприношения в том виде, в каком желали горгоны, не совершались.
Между тем, срок, названный мной, истекал, и пора было принимать решение. Каким оно будет, для Митилены важнее, чем для всего моего окружения. Но сама она не находила ответа. Так же, как и я.
— Почему ты не предложила им отдавать пленников или преступников? — спросила она.
— Так поступили бы атланты, кормившие Солнце сердцами жертв. Вся разница в том, что у горгон алтарь стоял в подземелье, а у атлантов — на вершине пирамиды. Помнишь?