На полках они нашли две книги, где, помимо обряда изгнания демонов, описывалось то проклятие, о котором говорил молодой маг. В одной были почти те же слова, что произнесла та зеленоглазая ведьма: душа одного человека при совершении нужных действий может поглотить собой душу другого и занять её место, превратив жертву в подобие того, кому раньше принадлежала эта душа. Но автор другой книги сомневался в существовании души, заменяя её словами «характер» и «личность»: не душа переносится в новое тело и убивает собой исконную для этого тела душу, но творец проклятия накладывает его на человека, присваивая ему свой характер и убеждая его поступать так, как поступал бы он сам.
Но Кристину формулировки волновали не так сильно, как возможность снять проклятие. В обеих книгах описывался похожий обряд без использования рун, и Винсент, тяжело вздохнув, признался, что не очень верит в свои силы… Но он уже не мог отказать ей, а потому решился попробовать.
— Вы куда сильнее меня, — приободрила его Кристина, положив руку ему на плечо. Он чуть оживился, но в глазах всё так же плескалось беспокойство. — Оскар, а потом и Натали мне о вас рассказывали. Вы на многое способны и очень талантливы, я даже в чём-то вам завидую… — призналась она, заставив Винсента покраснеть. — Так что давайте попробуем. Я не хочу, чтобы в теле моего сына обитала душа моего врага.
В детскую они вернулись после полудня, когда на небе вновь начали собираться тучки, мешая солнечному свету проникать в окна и освещать и без того сумрачные комнаты и коридоры замка. Когда они подошли к дверям, Кристина снова остановила Винсента.
— Ему будет больно? — спросила она, стараясь сделать голос твёрдым и ровным.
— Не знаю, — пожал плечами Винсент, в явном волнении сжимая дверную ручку. — Но там было написано, что его память может очиститься… частично.
— Я понимаю, — вздохнула Кристина.
Джеймс снова не желал никого видеть: он сидел у окна, смотря на тучки, и, видимо, ожидал, когда наконец грянет гроза. Перед ним стояли его игрушки: деревянные рыцари, лошадки, тряпичные зайцы и щенки, расставленные от самого маленького к самому большому, строго по размеру.
Кристина поёжилась. Она боялась, что проклятие Джоната может причинять мальчику боль, пусть даже не физическую, а он ведь ещё слишком мал, чтобы уметь бороться с этим… А если он уже сломался? Если заклинание не обратить, и он продолжит расти озлобленным на мать, ненавидящим её, желающим ей смерти? Видит Бог, у Карпера были причины её ненавидеть, и раз уж он перенёс свои чувства на Джеймса… И всё-таки, как ему это удалось, если он даже предполагаемого имени не знал? Неужели его магическая сила была такой большой? Или кто-то помог ему в этом?
Впрочем, это уже неважно. Куда важнее сейчас освободить мальчика от проклятия.
— Джеймс, милый, подойди сюда, — позвала она негромко. Сын даже не шевельнулся. Тогда она сделала пару шагов в глубь комнаты, не сводя с Джеймса тёплого взгляда, в котором не было ничего, кроме бесконечной любви и нежности. Нужно было дать ему понять, насколько он важен ей, насколько дорог. Что она не желает ему зла и ждёт от него в ответ того же. — Джеймс, пожалуйста, — снова позвала Кристина.
Она сама уже приблизилась к подоконнику, но не решилась снять оттуда мальчика — он терпеть не мог, когда она касалась его, если он сам о том не просил. Он поднял на неё недоуменный взгляд, и Кристина с облегчением заметила, что злобы в нём не было. Джеймс просто не очень понимал, что от него хотят и почему отвлекают.
— Ты же слышал, что утром сказал насчёт тебя… — она запнулась. — Что сказал дядя Винсент? — Этот-то утончённый, изящный юноша — дядя, ага… — С тобой не всё в порядке, и тебе нужно помочь.
— Я не болею, — протянул мальчик и широко раскрыл рот, высунув язык. — Вот, видишь, горло совсем не болит.
Кристина взглянула на него с недоверием. Он вдруг стал каким-то подозрительно беспечным и миролюбивым… как обычный ребёнок. Такое и раньше бывало, хоть и очень редко, — будто душа его пробуждалась и пыталась дать отпор проклятию. Но Кристина не обманывалась, зная, что пройдёт час, два, может, двенадцать — и Джеймс снова начнёт злиться, отталкивать её и смотреть так, будто хуже матери врага быть не может.