— Мне… мне сказали, что…
— Я знаю, — прервал её Генрих, и она вновь разразилась рыданиями. — Я всё объясню потом. Пойдём скорее в замок, ты простудишься.
Но Кристина не хотела выпускать его из объятий, боясь, что он исчезнет, снова пропадёт, и ей опять придётся думать, что он мёртв.
Генрих продолжал обнимать её за талию одной рукой, а другой мягко отстранил от себя и направился вместе с ней в замок: внезапно они оказались позади небольшой толпы людей в доспехах и с оружием, а лошадей уже куда-то увели. И так же внезапно сквозь эту толпу вдруг пробилась одна высокая фигура, в которой Кристина узнала Хельмута. Видимо, его разбудил шум во дворе или тоже слуги… Неважно.
Генрих уже подвёл её ко входу, в котором и замер Хельмут — с круглыми от удивления глазами, с приоткрытым ртом, он стоял, вцепившись рукой в дверь, а дождь превращал его идеально уложенные волосы в бесформенное нечто. Странно было видеть такую реакцию, ведь из них двоих именно Хельмут с самого начала и до самого конца верил, что письмо — лживое, а Генрих жив.
— Да какого чёрта… — протянул Хельмут и сгрёб «воскресшего» друга в свои объятия.
Но и Кристина тоже не отпустила его — всё ещё боялась снова потерять.
Так они и стояли втроём под дождём, обнявшись и больше ни о чём не думая.
Глава 22
Генрих всё рассказал на следующий день, за обедом.
Кажется, вчерашний ночной дождь и правда был последним рывком, последней попыткой осени удержаться в этом мире: утром всё снова стихло, ветер разогнал тучи, и на небе показалось долгожданное тёплое солнце. И в обеденном зале было светло и уютно, в очаге пылал огонь, квадраты солнечного света, льющегося сквозь окна, ложились на пол, вкусно пахло гречневым супом и жареной говядиной, которую так любила Кристина.
Джеймс снова проспал всё утро — последнее время он всё чаще засиживался допоздна, то расставляя игрушки по цветам или по возрастанию их размера, то играя с подсвечниками, которые почему-то его интересовали сильнее, чем пресловутые игрушки. Из-за этого он вставал не раньше, чем в полдень. Завтрак он, конечно, пропустил, да и к обеду тоже опоздал, поэтому, зайдя с няней в трапезную, вдруг замер у порога, округлил глаза, рассмеялся и бросился к Генриху.
— Папа! — Мальчик, кажется, даже заплакал, когда отец поднял его на руки и прижал к себе, смеясь и поглаживая по волосам.
Кристина уж точно заплакала — хотя бы потому, что раньше Джеймс так никогда не делал. Однако после обряда, проведённого Винсентом, он стал всё чаще говорить, что скучает по отцу и хочет, чтобы тот поскорее вернулся, а она и не знала, как объяснить ему, что он, возможно, уже не вернётся…
Но Генрих всё же вернулся, и всю ту дождливую ночь Кристина провела с ним, напрочь забыв о сне. Хельмут извинился и ушёл спать, уставший и потрясённый, попросив без него не говорить ничего важного и интересного. Кристина же велела Кэси принести зеркало, полотенца, мыло, натаскать горячей воды, зажечь побольше свечей… Она с небывалым, даже в чём-то непривычным умиротворением наблюдала, как Генрих приводил себя в порядок, и рассказывала о том, что пережила без него. Служанка тут же высушила её волосы, принесла тазик горячей воды, чтобы Кристина согрела ноги (из-за дождя она начерпала полные туфли воды), и много-много чая с малиной — и для неё, и для вернувшегося Генриха, который тоже промок до нитки.
Кристина рассказала почти всё, не стала упоминать лишь подробности обряда, которому подвергла их сына, и умолчала о том, что с ней было после получения письма. Врать о своей твёрдости и уверенности не стала, но и в безумной тоске и пустоте, разрывающей грудь, не призналась. Хотя ей очень хотелось поделиться всем, что терзало её тогда, — она никогда не скрывала от мужа своих переживаний. Захотелось извиниться за это, а ещё за все недопонимания и ссоры, что случались у них в прошлом. Но Кристина не стала. Сказала лишь, что переживала и не знала, что думать. Генрих с улыбкой кивнул.
О Хельге Кристина тоже почти не распространялась, однако много рассказала о Натали и Винсенте, а ещё о Берте — и Генрих, хорошо знавший герцогиню Вэйд, искренне огорчился её смерти.
Потом она рассказала о битве и о смерти Элис, что ознаменовали собой окончание новой войны, короткой, но определённо кровопролитной и безжалостной — как и все войны на земле.
— Ну вот, ты выиграла уже вторую войну, — улыбнулся Генрих, вертясь у зеркала в попытке побриться при весьма тусклом освещении — сколько свечей ни зажигай, а светло, как днём, всё равно не будет. — Это ли не повод прекратить себя недооценивать?