Кристина вздохнула, обнаружив, что уже дошла до трёх ступенек на помост. Почувствовала на себе пронзительный, взволнованный взгляд Генриха, да и спину её тоже сверлили десятки глаз… Кожей ощутила улыбку Хельмута — абсолютно счастливую, и более сдержанную — его сестры. Знала, что Натали смотрит с гордостью и восхищением, а Винсент — спокойно и уверенно, будто и это он предвидел заранее.
Стараясь подавить дрожь, осторожно поднялась на помост.
В руках Генрих держал свой любимый парадный меч — по имени он его почти не называл, но Кристина знала, что зовут его Милосердие. И такое название ему хорошо подходило; оно идеально характеризовало даже не сам клинок, а его хозяина. У меча была полуторная рукоять, посеребрённая, украшенная двумя небольшими изумрудами на крестовине и одним большим — на навершии, а клинок отличался остротой и красивыми, причудливыми разводами на тёмно-серой стали. Кристинин же меч, светлый и длинный Праведный, прошедший вместе с ней огонь и воду, лежал рядом на постаменте, прикреплённый к ножнам.
Глубоко вдохнув, из последних сил стараясь прогнать тошнотворное волнение, она присела на одно колено — в платье это было не столь удобно, но всё же что есть.
Кристина знала, что в далёкие времена, когда религия имела больше власти, чем король, посвящаемый в рыцари должен был молиться всю ночь в церкви или часовне, а потом, на рассвете, босой, в одной длиннополой холщовой рубахе пройти в замок и встать на оба колена, выражая своё смирение перед небесным Господом и земным владыкой. Но посвящение в рыцари давно уже стало мирским таинством.
Более того, женщину в рыцари посвящали впервые.[24]
Кристина присела, ощущая, каким холодным и жёстким был пол, и склонила голову. Генрих молчал полминуты, давая ей время отдышаться и прийти в себя, прежде чем произнести все должные клятвы, а потом заговорил — громко и торжественно, но было слышно, как волнительно дрожал его голос:
— Кристина из дома Коллинзов, — если в зале и велись какие-то разговоры, то они мигом притихли, и тишина тут же оглушила её, — клянёшься ли ты с этого момента и до конца жизни быть храброй, милосердной и справедливой?
— Клянусь, — незаметно откашлявшись, сказала Кристина. Голос эхом пронёсся по залу, но длилось это всего несколько мгновений, а потом в замок вернулась исконная тишина.
Храбрости ей и впрямь было не занимать: она знала, что далеко не труслива. Но милосердие и справедливость… Над этим ещё придётся, пожалуй, поработать.
Эти мысли заставили Кристину едва заметно усмехнуться — так, что эту усмешку увидел, возможно, только Генрих.
— Клянёшься ли ты защищать слабых, оскорблённых и попавших в беду?
— Клянусь, — сказала Кристина. Видит Бог, она действительно пыталась защищать слабых, правда, не всегда получалось хорошо.
— Клянёшься ли ты быть верной и праведной подданной своего королевства, защищать его от внешних и внутренних врагов и быть готовой отдать свою жизнь во имя его величества?
— Клянусь, — уверенно сказала она, прекрасно помнившая о том, что внутренние враги могут быть куда опаснее и коварнее внешних. Уже дважды она билась с Карперами, тоже подданными Драффарии, и, можно сказать, выполнила эту часть клятвы до того, как принесла её. Возможно, в таком случае, и с дальнейшим её выполнением трудностей не возникнет…
В зале стояла мёртвая тишина, как будто там не было никого, ни одного человека.
Потом её плеча коснулось лезвие Милосердия.
— Именем его величества, верховного лорда и короля Драффарии Фернанда Второго, я, лорд Генрих Штейнберг, посвящаю тебя, леди Кристина Коллинз-Штейнберг… — он запнулся, сделал глубокий вдох и громко заявил: — В рыцари. — Холод меча исчез. — Встань.
Он протянул ей руку, помогая подняться: знал, что у неё кружится голова и её подташнивает, и поначалу даже предлагал провести посвящение после родов, но Кристина уверила его, что выдержать буквально десять минут, поборов желание проблеваться или прилечь, она сможет. Вторая беременность протекала куда легче первой, к тому же не было уже ни ужаса, ни смятения, ни непонимания того, что с ней происходит и что нужно делать…
А идея с посвящением, к слову, принадлежала именно Генриху. Точнее, сначала Кристина вспомнила слова Альберты о том, что традиции и неписанные законы запрещают женщинам быть посвящёнными в рыцари, однако ничто не может запретить им сражаться за свою землю. Герцогиня Вэйд была, безусловно, права, но Генриху показалось, что настало то время, когда традиции пора изменить, а законы — нарушить.
24
Да, этот эпизод был задуман задолго до выхода s8e2 «Игры престолов» (ну или когда там Бриенну в рыцари посвятили, я не помню уже).