Ему было что сказать… Было… Но он молчал. Молчал, потому что, в силу своей профессии, не имел права распространяться о подобных происшествиях. Молчал, переворачивал это все множество раз в своей голове, но не позволял себе ни слова проронить об этом рядом с теми, кому знать подобное было не положено. Того требовало начальство, партия, долг… Но если с военными все было просто, то заткнуть рты гражданскому населению становилось все сложнее. Угрозы о запрете «паникерства» уже не действовали. А население Титовки, Титовки-реки, Озерков и прочих окрестных деревень и рыбацких совхозов, что находились совсем рядом с границей, собственными глазами не раз уже видело свастику над крышами своих домов.
– Так что молчишь? – вдавил в дно пепельницы окурок Захар Фролович. – Ну мне-то хоть скажи… Не темни!
– А что мне темнить? Знаю не больше вашего… – соврал Речкин, тоже затушив свою наполовину скуренную папиросу. – Тихо все у нас… Бывает, летают, но редко…
Тесть вновь опустился на табуретку, пронзительно скрипнув деревянными ее ножками по полу.
– Вот! – со значением поднял он вверх свой указательный палец. – Вот! И у вас там летают! Так что же руководство-то не видит, что ль, ни хрена?
– Кто знает, Захар Фролович… – закрыв форточку и задергивая плотнее занавески, задумчиво пробубнил Алексей. – Может, значения не придают или знают больше нашего с вами…
– То-то и оно, что знают! – пуще прежнего оживился тесть. – Знают и молчат! Нас-то, простых людей, кто в известность поставит?! Живем – ничего не ведаем! Так ведь войска хоть стянули бы!
– Тише, Захар Фролович, – спокойно попросил тестя Речкин, присаживаясь рядом.
И вновь Захар Фролович попал в самую точку. Уже несколько дней войска 14-й дивизии активно подтягивались к границе. Сами же пограничники и оказывали помощь своим новым соседям. Но, как и в ситуации с немецкими самолетами, о внезапном и стремительном укреплении госграницы им было строго наказано молчать.
– Не время еще, значит… – потянул руку к бутылке Речкин.
Захар Фролович состроил полную отвращения гримасу, передернул плечами и остановил зятя, взяв его цепкими пальцами за локоть:
– Хорош! Не могу уже я ее пить! Не лезет! Пойдем спать, что ли…
Речкин и сам уже пил через силу, да и валился с ног от усталости. Выпитое спиртное дурманящим бальзамом растеклось по всему телу. Не то пьяная, не то сонная голова уже давно просилась упасть на подушку. Алексей сладко предвкушал, как ляжет в теплую кровать со свежим постельным бельем, обнимет любимую супругу и заснет долгим и крепким сном. Ему в те минуты представлялось это величайшим счастьем из всех возможных.
Перед сном закурили еще по одной папиросе.
А за окном, как и прежде, было светло. Сквозь открытую форточку тянулся свежий, прохладный уличный воздух с приятной ноткой аромата отцветающей черемухи. Не было ни ветерка, тонкие ветки редких придорожных посадок замерли, как нарисованные. Светло-голубой бархат неба, радовавший горожан весь прошедший день своим летним безукоризненным сиянием, затянуло бело-серой вуалью. Над Мурманском осталось лишь несколько незначительных просветов, подкрашенных по кромке алым отблеском солнца, которое, зависнув где-то на подходе к горизонту, так и не зашло за него в эту ночь – самую короткую ночь в году, с 21 на 22 июня…
Глава 2
Олень… Высокий, статный, с большими ветвистыми, немыслимой красоты, рогами, олень, словно сошедший с картинки, несся по пологому черно-желто-зеленому склону сопки. Он бежал с той – сопредельной стороны, стороны неспокойных и враждебных соседей. Бежал прямо на Алексея. В глаза била подчеркнутая грациозность каждого движения этого несравненно прекрасного животного. Каждый взмах его мускулистых ног, изгиб его сильного тела, холеный блеск бело-серой шкуры. Алексей отчетливо видел, как раздуваются его ноздри, жадно хватая свежий воздух тундры, как взлетают желтые лохмотья мха под напористыми ударами копыт. С каждым мгновением олень был все ближе к Речкину, все слышнее становился топот его отчаянной прыти. Но Алексей нисколько его не боялся, он ждал его, волнуясь от восторга. Сохатый пролетел мимо полосатого красно-зеленого пограничного столба. Речкин уже слышал его тяжелое, глубокое дыханье. Еще секунда… Еще одна… И вот олень оказался возле пограничника. Он резко остановился, мотая своей огромной рогатой головой на толстой, сильной шее. Странное чувство охватило Алексея. Он будто бы знал этого оленя. Словно много раз виделся с ним, касался его, кормил с руки. Словно между ними тянулась прочная связь многолетней дружбы. Удивительная и чуждая цивилизованному миру связь человека и зверя. Речкин подошел к сохатому не спеша, спокойно… Тот же терпеливо ждал, покорно склонив массивную голову. Но от животного исходило ощущение большой тревоги. Его блескучие, словно стеклянные, темно-карие глаза были полны отчаянья и ужаса. Алексей протянул к животному свою руку, не спеша провел ладонью по его шее, осязая короткие жесткие волоски, желая успокоить его. И вдруг замер… Он ощутил ладонью что-то теплое и липкое. Речкин поднял ее вверх и тут же отдернул от себя – сквозь его пальцы, к запястью, стекала густая темно-бурая кровь…