— Филиппушка, это ты? — от этого голоса меня бросает в дрожь. Он хриплый, прокуренный, как будто и нечеловеческий вовсе. Такой голос не может принадлежать моей матери, что читала мне вечерами сказки. От этой правды мне некуда деться.
— Я, — кричу в ответ, всеми силами стараясь не сорваться, но с каждым днем мне все сложнее становится сдерживать себя.
Возвращаюсь на улицу, по пути разгребая ногами пустые бутылки — не хватало еще, чтобы какая-нибудь из них попала под колесо. Иду медленно, всеми силами оттягивая момент, когда придется посмотреть матери в лицо. Её одутловатая физиономия, с маленькими щелочками заплывших от вечных пьянок глаз, встает перед глазами. Стараюсь прогнать видение, заменить его чем-нибудь приятным, вдохновляющим. Вспоминаю девушку, с которой так неожиданно сегодня познакомился. Птичка. Она милая, такая естественная, непосредственная. При воспоминании о том, как она рывком сняла с головы шлем, и начала мне выговаривать, рассмеялся. В тот момент она была такой милой. И красивой… Маленькая напуганная птичка с переломанной лапкой. Я не сильно люблю катать девушек на своем Фрэнке, но тут не устоял. Наверное, что-то в ней было такое в тот момент, что заставило вспомнить, что я все-таки мужчина, а не мешок с дерьмом и желчью.
Вспоминаю, как довез ее до дома, как она беспомощно смотрела на меня, боясь попросить о помощи. Ей было стыдно использовать меня, хотя я вроде ни разу даже не намекнул, что мне неприятно носить ее на руках. Да, черт возьми, я был в восторге, чувствуя ее в своих объятиях.
Она живет в маленькой квартирке на третьем этаже в доме без лифта. В ее крошечных апартаментах почти совсем нет места. Птичка предлагала сварить кофе, хотела хоть как-то отблагодарить, но мне неудобно было ее напрягать собой — слишком много чести. Да и вообще, таким маленьким и хорошеньким птенчикам не стоит слишком долго находиться в обществе подобных мне.
Заезжаю в гараж, все еще думая об этой девушке. Она мне понравилась и даже очень, только каким образом продолжить наше общение? Просто прийти и всё? Предложить помощь? Наняться сиделкой? Да меня парни на смех поднимут: Филин влюбился! Вот это поворот, неожиданный такой поворот. Да мой лучший друг первым ржать будет. Такие, как мы не влюбляются. Нам это не нужно. Наша жизнь — скорость, мотоциклы, выпивка и музыка. А большего парням вроде нас и не нужно.
Закрываю гараж изнутри и иду в дом, где дурниной орёт невменяемая женщина, которая привела меня в этот мир. Выродила.
— Филиппушка, милый, — орёт она откуда-то из кухни. — Где ты так долго был?
Захожу в комнату и вижу её, женщину без возраста, в порванной ночнушке и в одном тапке-утенке на левой ноге. Где она дела второй тапок, в какую дырку засунула, стараюсь не думать. Зато на ее распухшем лице красуется вечерний макияж — мать никак не может отвыкнуть от того, что в высшем свете ее никто не ждет. Не хочет признавать, что давно пропила не только свою красоту, но и все свои наряды, жемчуга и бриллианты.
— Катался, — зло отвечаю, подойдя к холодильнику и отвернувшись от матери.
Принимаюсь что-то искать на полках, хоть и совсем не хочу есть. Мне просто не хочется лишний раз на нее смотреть, от этого слишком больно.
— Вечно ты катаешься, — взвизгивает мать. — Никакого от тебя толку! В доме жрать нечего!
Не успеваю собраться с мыслями, а черная ярость уже топит с головой.
— В доме жрать нечего? — ору, распахивая шире холодильник. Там на полках притаились пакеты молока, сосиски, колбаса, какой-то суп. — Ты уже до не пойми чего допилась! Где снова бухло взяла? Весь гараж мне загадила!
— Не смей орать на мать! Есть еще в этом унылом городе люди, которым небезразлична судьба известной актрисы, волею судьбы ставшей жертвой злого, черствого сына! Да если бы не ты, я бы до сих пор блистала на сцене. Но ты, Филипп, настоящий изувер, тиран, деспот! Я ненавижу тебя, будь ты проклят!
Обеими руками изо всех сил сжимаю столешницу, костяшки побелели и начали болеть, но это приятная боль, потому что иначе я не могу гарантировать, что не убью ее. Тяжело дышу, закрыв глаза, пытаясь успокоиться. Мать орет, не переставая, но я не слушаю — мне нет дела до ее воплей, пусть хоть лопнет. Ведь и так наизусть знаю все ее слова. Да, её непутёвый сын — мразь, подонок и сволочь. Во мне нет ничего, за что можно полюбить. Я все прогуляю и сгнию в канаве. Во мне её бесит абсолютно все: как хожу, говорю, улыбаюсь, ем. Когда-то я слышал выражение, что если тебя раздражает, как ест твой близкий, значит это начало конца. Наверное, она давно перестала ко мне хоть что-то чувствовать, кроме ненависти. Хотя я, наивный дурак, так не могу. И за это расплачиваюсь.