Последними легли в ладонь любимые ножницы, старинные, тяжелые. Витиеватые бронзовые ручки, украшенные крохотными бабочками, приятно холодили кожу. Из картона Софья вырезала ровный прямоугольник. Потом взяла канцелярский нож, аккуратно отпилила у ластика верхний слой с картинкой. Вытащила из подставки несколько карандашей и начала делать набросок прямо на картоне, потом передумала, достала из ящика несколько чистых листов бумаги и рулон клеящейся фольги.
Карандаш выводил на бумаге изящный силуэт, делал несколько штрихов, и скомканный листок летел на пол. Софья ловила ощущение потока, чувствовала, как, неведомый и потусторонний, он преломляется через ее ладони и глаза, как луч солнца – сквозь цветное стекло. Стоило ей сделать фальшивое движение, дыхание потока становилось слабее, она в испуге отбрасывала листок и хваталась за следующий. Пока руки работали, она никак не могла отделаться от мыслей о Ванде. Дурные, мелочные, детские фантазии – она гнала их прочь, но они возвращались. Вот на Барракуду падает открытая банка с тонером, она становится похожей на трубочиста, а длинные острые ногти мешают ей оттирать глаза. Вот Ванда цепляется юбкой за край большого резака, возмущенно дергается, и под съехавшей вниз юбкой видны рваные застиранные трусы. Вот на офис нападают бандиты и берут сотрудников в заложники, Ванда бьется в истерике, а Софья ее мужественно утешает. Руки тем временем вырезали тонкие полоски фольги, орудовали карандашом и линейкой, колдовали над куском картона. Наконец, все штрихи легли, как надо, и рисунок задышал теплом, едва ли не оживал под ладонями. Софье вдруг нестерпимо захотелось поверить, что есть на свете что-то сильнее Ванды, Шалтая-Болтая, офиса, сильнее отца. И это «что-то» – извечно родное, только давно забытое – на ее стороне. Иначе, разве было бы ей сейчас так хорошо?
Когда Софья закончила, над крышами соседних домов уже родилась тонкая полоска бледного городского рассвета. Тучи рассеялись, из луж на соседних крышах пили растрепанные голуби. Взгляд упал на фотографию – на нее смотрела улыбающаяся девочка в белом платьице. Снимок снова начал проявляться! Странно, но она почти не удивилась, только тонкая струйка новой радости влилась в общий поток.
Пусть она сошла с ума, но если держать эту открытку при себе, ей точно будет легче. По крайней мере это поможет спасти снимок. Софья положила карточку в конверт и спрятала в сумочку – бережно, с надеждой, как студент кладет в ботинок пятак, как спортсмен целует крестик перед финальным матчем, как влюбленный закрывает коробочку с обручальным кольцом. Потом она забралась под плед и заснула. Первый лучик солнца, заглянувший в мансарду, застал улыбку на ее лице.
– Убирайтесь! Я никого не жду, – послышалось из-за двери.
Инга стояла в просторном подъезде сталинского дома и нажимала на кнопку звонка. Перед походом в гости она запаслась всем терпением, какое только могла в себе отыскать. Добровольно явиться к тете Марте – это из серии «жить захочешь, не так раскорячишься». На примере тетушкиного голоса мама в детстве объясняла Инге, что такое «иерихонская труба». А еще говорила, что если Инга не будет слушаться, то вырастет такой же, как тетя Марта.
– Тетя Марта, откройте, пожалуйста, это Инга! – Она позвонила еще раз.
Послышалось шарканье, дверь дернулась и приоткрылась на цепочке.
– Ну я вам сейчас покажу кузькину мать! Чего надо? А, это ты, деточка. Кто научил тебя являться к родне без звонка?
– Здравствуйте, тетя. У вас же телефон не работает.
– Ах да. Опять эти изверги плату за телефон подняли! Фигушки, не дождутся у меня, – она грозно потрясла внушительного размера кукишем из-за цепочки. – А ты зачем пришла?
– Я хотела с вами поговорить.
– Мне некогда. Ты не вовремя. Могла бы и сама догадаться.
– Тетя, мы так и будем через цепочку разговаривать? У меня тут грильяж в шоколаде. – Инга приоткрыла пакет и показала коробку. – И подарочек.
– Ммм… что ж, пожалуй, я найду для тебя две минуточки.
Дверь захлопнулась и открылась снова уже без цепочки. Инга вошла и едва сдержалась, чтобы не зажать нос. Господи, и как только соседи терпят этот зверинец. Сколько она себя помнила, тетушка всегда держала дома штук пять живых кошек и несколько десятков чучел питомцев, уже покинувших этот свет. Последних с каждым годом становилось все больше и больше, впору открывать фелинологический музей. Кошек Инга терпеть не могла, даже больше, чем ее любимец Павлуша. Уж очень морды у них наглые.