Думать о плохом мне больше не хотелось и поэтому я, чтобы прогнать дурные мысли, постарался снова переключиться на чтение.
Ну, что у нас там дальше? Ага, название статьи гласит: «И экстрасенс, и мушкетер шашлык готовы съесть на спор!». Тот, кто это сочинил, определенно поэт, я бы до такого ни в жисть не додумался. Я пробежал глазами статью. Не, тоже неинтересно.
«Быков едет в Германию брать реванш за Олимпиаду». Да–да–да, помню, помню. Я с шести лет увлекаюсь хоккеем, поэтому не пропустил ни одного матча сборной и родного питерского СКА. На зимней Олимпиаде мы действительно опозорились, да еще как! Но команда видимо поняла свои ошибки, и на чемпионате мира играла очень хорошо. Однако же в финале снова потрясла весь хоккейный свет, проиграв сборной Чехии. Увы и ах!
Дальше шла очередная фигня. На последней страничке, как всегда по обыкновению, немного юмора. Только не хотелось мне что–то сейчас смеяться. Вот совсем не хотелось. На душе от этих воспоминаний стало как–то пакостно.
– Эй, девчушка! – позвал я ребенка лет восьми, которая сидела напротив меня в вагоне электрички и все то время, что я читал газету, пристально смотрела на меня. – Может, ты хочешь почитать?
Маленькое курносое создание с двумя косичками по бокам на секунду призадумалась, а потом оживленно закивало. Так, все с тобой ясно. Читать мы еще не умеем, но картинки посмотреть хотим. Ну что ж с тобой сделаешь?!
Я встал, размял затекшие ноги и подошел к девочке, протянул ей скрученную в трубочку газету.
– Значит слушай и мотай на ус, – ребенок удивленно захлопал глазами, явно не понимая смысл выражения. – Когда все посмотришь, снеси газету вот туда, видишь? – я рукой показал на небольшой «киоск» в конце станции. Этот так называемый «киоск» был сделан из сегментов букв, которые раньше составляли название станции – «Ладожская». Все и так знали, как называется это место, а буквы вот – пригодились. А «киоск» этот заменял нам еще и библиотеку, туда складировались книги, принесенные Леней и другими ресичерами, и выдавались читателям под строгую ответственность. Заведовала библиотекой Мария Львовна, женщина по натуре своей добрая, но помимо этого – жуткая любительница делать все по правилам. Так что если не возвращаешь чтиво вовремя или если не дай Бог она обнаружит на книге какой–нибудь дефект, которого раньше не было, ну тогда держись! С Марией Львовной шутки были плохи. – Отнесешь туда и скажешь, что от Олега, поняла?
Девочка кивнула и улыбнулась.
– Ну и умница! – я потрепал ее по головке и вышел из вагона.
Палатки у нас на станции располагались рядами, а по центру был проем, чтобы по нему можно было беспрепятственно попадать на любую линию. Их у нас было двенадцать и на каждой – по четыре палатки. Также по краям станции стояли два состава, включающие в себя по шесть вагонов. Выполняли они отнюдь не транспортную функцию, а были лишь дополнительным местом, где можно было отдохнуть.
Мой путь лежал в палатку номер шестнадцать на четвертую линию, где находилась моя мама. Надо было проведать ее, в последние дни она была совсем плоха и состояние ее не улучшалось.
Мама была не одна. Рядом с ней сидел дядя Вова и держал ее за руку. Когда я вошел в палатку, он встал, и, пройдя мимо меня, жестами показал, что подождет снаружи – есть разговор. Я буркнул: «Понял» и сел на самодельную низенькую табуретку рядом с маминым матрасом.
– Как ты? – спросил я. Глупый вопрос, я и так знал, что чувствует она себя неважно. Ответ читался по ее измученным глазам. Но надо же было с чего–то начать беседу.
– Нормально, – мама всегда мне так отвечала. На ее морщинистом лице появилось некое подобие улыбки – таким образом она пыталась ободрить меня, а заодно и себя. Но я знал, что это стоит ей неимоверных усилий. – Сам–то как? – ее голос, такой сухой и усталый, заставлял мою душу буквально рваться на куски. Болезнь превратила маму – некогда сильную и волевую женщину – в беспомощную старушку. Ей всего лишь пятьдесят два, а выглядит на все девяносто.
– Нормально.
Я не хотел говорить «хорошо», потому что это было бы не совсем правильно. Это означало бы издевательство над мамой. По крайней мере, я так считал.
– Сынок, подай, пожалуйста, воды!
Я поднял с пола наполовину наполненный водой пластиковый стаканчик. Свободную руку подложил маме под спину, придал ей вертикальное положение и медленно стал вливать ей в рот жидкость. Когда в стаканчике осталась всего четверть, я поставил его на место и опустил маму обратно на матрас.
Даже такие сравнительно нетяжелые предметы она не могла держать в руках, что уж и говорить о большем. Она уже месяца два не вставала со своего матраса. Интересно, наступит ли тот день, когда она снова сможет ходить?
– Спасибо, мой хороший! – теперь мама говорила более оживленно, видно пара глотков придала ей силы, но все равно чувствовалась прежняя слабость в голосе. – Ты сегодня на дежурство не идешь?
– Нет, мне только послезавтра нужно.
Каждую неделю по четвергам я и мой друг Юра дежурим в туннеле за станцией «Лиговский Проспект». Все из–за того, что наша оранжевая ветка периодически подвергалась атакам со стороны жителей красной линии.
В первые годы после Катастрофы люди жили на тех станциях, в которых их отрезало от наземного мира. Но потом они поняли, что для того, чтобы прожить, нужно объединиться. Таким образом, появилось пять содружеств, каждое из которых жило на своей ветке. И стали они именоваться «красными», «синими», «зелеными», «оранжевыми» и «фиолетовыми», под цвет соответствующей линии.
Прошло несколько лет. На красной ветке появился некий Анимус, который подговорил ее жителей к тому, чтобы завоевать все метро. Так получилось, что линия эта была в основном заселена людьми кровожадными и злыми. Они с радостью приняли предложение Анимуса. Немногие из тех, кто был не согласен воевать, бежали с ветки.
Новость о жестоких завоевателях быстро распространилась по всему подземному миру Петербурга. Несмотря на это, люди поначалу не воспринимали ее всерьез. Но когда вскоре им пришлось отбивать атаку за атакой, они поняли, что все очень серьезно и что если так будет продолжаться, половина всего метро умрет в этой войне. Терпеть это никто был не намерен. На четырех линиях организовали круглосуточное дежурство, чтобы предупреждать новые атаки «красных».
На станциях пересадок больше никто не жил как раньше. В основном это было связано из–за нежелания делиться территорией. Разумное, в общем–то, решение. «Красных» хватает по горло и ни к чему всем новые распри. Вот разве что на пересадочном узле «Садовая–Сенная–Спасская» и поныне существует огромный рыночный комплекс, своего рода базар. И на каждой из этих трех станций представлены товары различных категорий. Здесь можно было найти вещи на любой вкус – от обычных деревянных зубочисток до каких–нибудь навороченных электроприборов. А охранялся он, дай боже. «Красные» при всем их вооружении и стремлении захватить метро никогда бы не пробили брешь в такой обороне. Но зато и попасть на рынок было очень проблематично. При входе шмонают так, что иногда хочется просто повернуться и уйти. Не дай Бог что–нибудь подозрительное заметят, могут и под трибунал отдать со всеми вытекающими отсюда последствиями. Одного человека проверяют по пять минут, просят предъявить все патроны, с которыми пришел. И если вдруг мало ли на выходе обнаружат, что сумма товара превышает количество потраченных патронов, то жди беды. И в большинстве случаев даже не будут выяснять, почему так получилось.
Вот, к примеру, был у нас на станции такой паренек, Жора Сычев. Пошел он на ярмарку, «таможню» прошел благополучно. А на базаре ему нужно было забрать долг у одного из торгашей. Забрал, значит. Прикупил себе кой–чего по мелочи. Возвращается. Обшмонали его снова на «таможне». И вдруг выясняется, что товар есть, а патронов сколько было, столько и осталось. Только Жора начал объяснять им сложившуюся ситуацию, как ему рот кляпом заткнули, чтобы не кричал, и увели. Так он и не вернулся на «Ладожскую». Расстреляли беднягу.
Такие вот дела творятся у нас здесь, в питерском метро.
– Хорошо. А теперь ступай, мне нужно поспать.