Он провел ладонью по мягким темным волосам. Алисия жаждала собственноручно повторить его жест, но не смела, понимая, что подобная фамильярность недозволительна, пока Норман не совсем здоров.
— Давай приготовлю тебе что-нибудь, — предложила она с тревогой в глазах. — Кофе, сок, яичницу… что угодно.
Норман мотнул головой и на мгновение смежил веки. По впалым щекам, с по-мужски резко очерченными скулами, скользнула тень. А когда он посмотрел на нее, во взгляде сквозило сожаление, как и в его голосе:
— Относительно прошлой ночи… Прости, что так вышло. Даже передать не могу, сколь глубоко я раскаиваюсь в случившемся. Ты знаешь, я искренне привязан к тебе, Алисия. И мне вовсе не хочется, чтобы ты страдала из-за меня.
— Я не страдала! — выдохнула она. — Как можешь ты думать так? Минувшая ночь… — Алисия зарделась, вспоминая: Норман открыл для нее совершенно новый мир. Она судорожно сглотнула. — Прекраснее мгновений я еще не знала в своей жизни.
Ей хотелось прильнуть к нему, положить голову на его широкую грудь, но неприступностью своего облика Норман словно пригвоздил ее к полу. В глазах Алисии защипало от жгучих слез.
— Не жалей о том, что произошло, прошу тебя. Я этого не вынесу. Во всем виновата я одна, ты же знаешь. — Разумеется, это ее вина. Она застала его врасплох, воспользовалась тем, что он болен. Бесчестный поступок!
— Нет. — Норман отвернулся — руки засунуты в карманы плотно сидящих джинсов, широкие плечи под серой спортивной фуфайкой будто окаменели. — Вина полностью моя. Я на восемь лет старше и должен был контролировать себя, черт побери! Следовало немедленно отослать тебя к твоим плюшевым мишкам!
— Не говори так. Я не ребенок! — воскликнула Алисия с болью в сердце. Она теряет все, на что смела надеяться. Теряет его. Этого нельзя допустить. И она не допустит! — Норман… я люблю тебя! Неужели ты не понимаешь?
Он медленно развернулся и посмотрел ей в лицо. Черты его разгладились, взгляд смягчился. В душе Алисии вновь затеплилась надежда, мгновенно уничтоженная тихими словами:
— Тебе это только кажется, поверь мне. Прошлой ночью… для тебя это было впервые.
На небритых щеках Нормана выступил и тут же исчез слабый румянец, но глаза, прикованные к ее лицу, смотрели не моргая, словно одним лишь усилием воли он рассчитывал внушить ей то, во что хотел верить сам.
— Поэтому вполне естественно, что ты вообразила…
— Я не вообразила! Не держи меня за круглую дуру! — Гневное восклицание Алисии стерло выражение стыда и жалости с его лица, в прищуренных глазах появилась настороженность. — Я полюбила тебя в ту же секунду, как только увидела, и с тех пор люблю! — Норман должен знать, сколь искренне и глубоко ее чувство. Нельзя, чтобы он думал, будто она кинулась ему на шею в порыве сиюминутной прихоти.
Норман не обозвал ее лгуньей, лишь сказал безучастно, с какой-то опустошенностью в голосе:
— Тебе восемнадцать лет, Алисия. И для своего возраста и нынешнего времени ты поразительно чиста и целомудренна. Если ты что-то и испытываешь ко мне, — это наверняка обычная детская влюбленность. — Он протянул руку, чтобы коснуться ее, но тут же отдернул и вновь сунул в карман. — Поверь мне, крошка, ты еще совсем юное существо и потому не способна разобраться в собственных чувствах. И я не готов позволить себе и далее оскорблять твою невинность более того, что уже позволил. Постарайся забыть о том, что произошло. У тебя впереди целая жизнь, и при любых осложнениях ты всегда можешь рассчитывать на меня, если мои слова для тебя еще что-то значат.
Он повернулся и не оглядываясь пошел прочь. А спустя час покинул Мэлверн.
Норман Пейдж занес над телефоном правую ладонь, опустил и, ссутулив широкие плечи, сунул обе руки в карманы темных потертых вельветовых брюк.
Комната давила на него. Он задыхался среди старинной французской мебели с чрезмерными изысками, среди картин в барочном обрамлении и ярких ковров. Сдвинув темные брови, он зашагал взад-вперед вдоль огромного двустворчатого окна. Его серые глаза, отливающие стальным блеском, в хмурой задумчивости скользили по унылому зимнему парку.
Как же он ненавидит этот дом! Сколько здесь таится неприятных воспоминаний!
За последние семь лет он лишь раз, и то всего на час, переступал порог особняка — в день похорон второй жены Леона. И теперь приехал только потому, что у него не было выбора.
После смерти Филлис, погибшей четыре года назад, он помирился с отчимом. Леон официально усыновил Нормана почти тридцать лет назад, когда женился на его овдовевшей матери. И трехлетний ребенок, не знавший родного отца, который трагически погиб в горах еще до его рождения, безболезненно признал замену.