Да у вас состоялся настоящий разговор, – заметила Юджиния, держа перед Лиззи маленькое зеркальце, потом перехватила взгляд дочери, наблюдавшей за ней, и одними губами улыбнулась ей. Лиззи не ответила улыбкой на улыбку, ее губки остались упрямо поджатыми, но в глазах блеснула искорка, и Юджиния решила, что на сегодня хватит и маленькой победы.
– А ты не хочешь знать, как обезьянки делают это? – спросила Джинкс.
– Что делают, милая? – переспросила Юджиния.
Она не помнила ни слова из того, что ей рассказывала Джинкс. Она думала о Лиззи и подбирала слова, которые помогли бы восстановить взаимопонимание. «Я мать, – говорила себе Юджиния, – и должна знать, как поступать. От меня зависит помочь моим детям. Я должна показать им, как жить».
– Прю, пойди посмотри Поля и уложи его. А я закончу здесь, – проговорила Юджиния. Потом подумала: «Каждый вечер, с тех пор, как Лиззи была еще младенцем, я делаю одно и то же. Сначала почистить зубы, затем принять ванну и перед сном почитать всякие истории, а после молитвы поцелуи на ночь и подоткнутые простыни под сонные плечики. Вот что даешь своим детям – прочность, сознание, что мир – очень уютное местечко и местечко очень любящее. Это те моменты, которые они потом никогда не забывают».
– Собирают кокосы! Обезьянки собирают кокосы, – с возмущением повторила Джинкс. Она готова уже, наверное, несколько часов, а мама с Лиззи могут проболтать весь вечер. Вот так они всегда! Обычно первым бывает Поль, она, Джинкс, почти сразу за ним, второй, а вот Лиззи всегда в целый миллион раз медленнее! И ничего, мама все ей спускает! Каждый вечер!
Юджиния посмотрела на младшую дочь. Та стояла, прямая, натянутая, как струна, и готовая в любой момент взорваться, и внезапно мир показался ей таким же маленьким и уютным, каким он казался ее дочери. «Я мать, – решила Юджиния, – и если я не знаю, что делаю, ну что же, буду исправлять по ходу дела».
– Так как же эти обезьянки собирают кокосы, мадам? – рассмеялась она, сворачивая в узел мокрые полотенца, потом бросила их в угол, взяла ладошки дочери и нежно притянула к себе.
– Значит так, нужно найти особых обезьянок… без хвоста… обвязать веревкой за талию… – Джинкс продолжала объяснение, пока они втроем шли обратно в павильон. Ночь стала такой черной, что вокруг не было ничего видно, однако прохладнее не сделалось. Было тепло, как в полдень, и гораздо влажнее. Юджиния посмотрела на освещенные окна павильона и увидела, как мимо них со свистом пролетают огромные летучие мыши. Крылья у них большие, как у коршуна, и они бьют ими по воздуху, издавая резкий шелестящий звук. Она уловила запах жасмина и чего-то еще более сладкого, – аромат, сначала нахлынувший на нее, но почти сразу пропавший. Подумав, она узнала цветок, но запах уже исчез. Название вертелось на кончике языка, но ускользало, стоило подуть новому порыву ветра.
– …тогда ты говоришь «хиджау», если тебе нужны орехи с молоком, и «кунинг», если ты собираешься готовить карри. Обезьяны знают столько слов, ты даже не представляешь… – щебетала Джинкс, стараясь не отстать от матери. Она нашла в темноте ее руку, переплела пальчики с пальцами матери и пошла дальше, раскачивая их руки вперед и назад. Лиззи отстранилась от них, ее тельце говорило ей: «Детская игра!» и одновременно: «Я тоже хочу в нее поиграть».
– Сколько же нового ты узнала, – сказала Юджиния младшей дочери. – Кузен Уитни просто удивится.
Лиззи ничего не говорила, но Юджиния чувствовала, что она рядом. Она шла в ногу, отдельно, самостоятельно, но не далеко в стороне.
– …так вот, мама, понимаешь, – продолжала свой рассказ Джинкс, – обезьянки знают разницу между скорлупой кокосов или шелухой, в общем, как это там называют, и приносит только то, что ты просишь…
Юджиния слушала ее вполслуха, слова нанизывались в ночи. Она представляла, как они вплетаются в ветви деревьев – ленты мыслей, висящие на деревьях, пока их не сорвут, не разгладят, не перечитают и не переживут вновь.
– И догадайся, что еще, мама? Бывают крокодилы в тридцать футов длиной. Большие, как наша гостиная дома… и мы их тоже увидим. Королевы сказали… – Джинкс вдруг прервала свой рассказ. – Мама, тебе здесь нравится? Тебе не хочется остаться здесь навсегда?
Юджинии снилась ее мать. Не та мать, которую она видела в последний раз – молодую женщину с маленьким ребенком, – а пожилая леди, которая состарилась, леди, родившаяся в 1830-х годах и еще живая в 1903 году. Она разговаривала с Юджинией, своей взрослой дочерью, и хотя Юджиния не понимала слов, она знала, что они очень приятные. Они уютно беседовали в свежевыкрашенной кухне, но без посуды в застекленных буфетах и без тряпичных ковриков на полу.
Дом был не тот, в котором выросла Юджиния, не то место, где она видела мать живой. Дом был поменьше, более солнечный, радостный, такой, каким могут быть только маленькие домики, и у Юджинии было впечатление, что мать только что приехала. Рядом с пятнистым кувшином лежала ветка сирени, на месте садовых ножниц – нож, и маленький зелененький паучок с удивлением исследовал неожиданные перемены в его обиталище. «Я принесла цветы, – думала Юджиния. – В спешке я сломала ветку с ближайшего дерева».
Мать совершенно поседела, но оставалась стройной и красивой, как всегда. У нее даже были такие же красивые руки, время ничего не сделано с ними, и кончики пальцев остались такими же округлыми, какими были всегда. «Артистическая душа». Юджиния помнила мамину поговорку: «Квадратные пальцы значат «прагматичное» существо. А прагматичное существо решительно уступает тому, у кого «свободное и любящее сердце».
Мать Юджинии покрутила в руках обручальное кольцо и еще одно кольцо, которое Юджиния очень любила в детстве: два сомкнутых, как детские ручонки, сердца – золото было очень тонким, розоватым, как лепестки розы. У этого кольца была долгая история. Юджиния знала ее, еще когда была маленькой. Им владели, по крайней мере, четыре поколения женщин. Юджиния посмотрела на сердца, на мгновение, только чтобы подумать, куда могло подеваться кольцо, проснулась и потом вновь вернулась к этому сну и на кухню.
Мать быстро ходила от покрытого жестью стола к уэльскому буфету, прихлебывала чай, клала в чашку ломтик лимона и чуточку сахарных кристалликов и одновременно составляла список заданий, которые должна выполнить дочь. Комната полнилась легким разговором о том о сем, удовлетворенностью, доброжелательством и доверием.
Юджиния проснулась. Смех затих, стерлось мамино лицо, отлетело позвякивание блюдец, растаял запах, полный надежды. От кухни не осталось ничего, кроме чувства завершенности, уз любви без слов. Но, возвращаясь в мир спящих людей, Юджиния сохранила в памяти один короткий проблеск, отчетливый, как сегодняшний день, образ: мама жива. Затем она снова была в Кучинге, в сырой, пахнущей плесенью кровати, а мама была в каком-то другом месте.
Юджиния лежала тихо и слушала, как спят ее дети. Поль, как всегда, дышит громко и ровно. Джинкс чуть похрапывает и что-то невнятно бормочет, а Лиззи разговаривает с какой-то воображаемой душой, которая так понимает ее. А это миссис Дюплесси, храпящая, как ломовая лошадь. И тихо, как мышки, спят Прю и Олив. Весь дамский и детский павильон погружен в сон. Юджиния попыталась вспомнить свой сон, но он рассыпался, как горстка песка.
Внезапно раздался долгий, протяжный вопль. Он донесся из джунглей или с берега реки, а, может быть, из окрестностей города. Вопль продолжался, не умолкая, и Юджинии показалось, что он ступает по ее спине, дюйм за дюймом. Потом вопль захлебнулся, попытался глотнуть воздуху и замер. Наступила абсолютная тишина, как будто все насекомые, животные, рыбы, птицы и люди на земле вымерли. Юджиния выскользнула из-под простыни и на цыпочках подошла к окну. Темнота начала отступать, ночь затрепетала ресницами. Юджиния поняла, что рассвет уже прячется за горизонтом.