Тогда раздался еще один крик. Юджиния стояла у окна и слушала. Все было, как в первый раз: сначала нарастающий вопль, как бывает от страха и отчаяния, потом бульканье, громкий вздох, опять бульканье, как будто срыгивают жидкость, потом та же самая ужасающая тишина.
Юджиния оглянулась на спящую комнату, но все постели были погружены в страну сновидений. Обложившись легкими ратановыми валиками, которые дают воздуху продувать тела спящих и обеспечивают некоторую прохладу, миссис Дюплесси, Лиззи, Джинкс и Поль спали как убитые.
Раздался еще один вопль, Юджинии хотелось заткнуть себе уши. Кто-то подвергается невероятным пыткам, подумала она. Но одновременно сообразила, что это не кто-нибудь, а что-нибудь, что это не человек, а животное. Свиньи, сказала она себе, они режут свиней. Юджиния выглянула в окно – ничего не было видно. Но это же мусульманская страна, напомнила она себе, мусульмане не режут свиней. Потом она вспомнила доктора Дюплесси и его лекции о китайском населении: «становой хребет страны», «трудолюбивые люди, без которых Борнео потонет в трясине отчаяния». «Невзирая на голландцев и англичан, конечно», – добавил он.
Забой свиней продолжался, а Юджиния стояла и размышляла о том, почему люди делают тот выбор, который делают: отец был дипломатом, Джорджу хочется, чтобы старый Турок гордился им. Она думала о радже Айварде и его сыне Лэнире, султане и его маленьком сыне, наконец, о Джеймсе и о том, как он исчез в джунглях. «Где мы сейчас? – вдруг задала себе вопрос Юджиния. – Что мы здесь делаем? Мы пересекли полмира, а все, что я знаю, это то, что перед завтраком забивают свиней».
Она пристально всматривалась в джунгли, потом посмотрела в сторону порта. Свиньи наконец замолкли, и предрассветный воздух наполнился разными звуками: писком, хохотом, визгом, отчаянными воплями, дребезжащим кваканьем и пронзительным носовым завыванием ящерицы, набрасывающейся на очередное насекомое. Неожиданно в ветвях двух отдельно стоящих деревьев вспыхнул необыкновенный свет – в одном замерцало что-то вроде огня, а в другом – его отсвет. Один огонь загорелся, мигая, другой погас, но только, чтобы повторить миганье первого. Они передавали послания от дерева к дереву.
– Светляки, – громко произнесла Юджиния. – Армия светляков… «ночная стычка невежественных армий»… «Берег Дувра»… Как это стихотворение? «…Ах ты, любовь моя, – начала она, – давай без лжи меж нами».
Стих полился свободно, вдохновенно. Что-то заставило Юджинию на миг умолкнуть – это вспыхнуло чувство жалости и грусти: оно засело в груди, и понадобилось усилие воли, чтобы стряхнуть его. Да, это так. Нельзя лгать друг другу в этом мире, который только кажется таким разнообразным, таким прекрасным, таким новым, а на самом деле лишен и радости, и любви, и света. И дальше там: «Нет уверенности, нет покоя, нет состраданья к ранам».
Юджиния еще раз повторила:
– Нет уверенности, нет покоя, нет состраданья к ранам.
Потом добавила первую строку из стихотворения Браунинга:
– Мы осаждали Ратисбон…
ГЛАВА 26
Как все любители ночных прогулок, Юджиния вернулась в постель перед самым восходом солнца. Сейчас давно уже яркий солнечный день, но она все еще спит. За стенами павильона, как туман, на дворец надвигались звуки города, расположенного в глубине джунглей. Он приветствовал наступающий день шипеньем закипающих на огне кастрюль, детскими криками, блеяньем коз на привязи и кудахтаньем копающихся в пыли кур. Юджиния не двигалась. Если она и слышала шум, то он становился частью ее сна. Где бы она ни была, ее всегда сопровождали звуки. Кукареканье петуха на крыше длинного малайского дома нетрудно было перенести в другое время, другую страну; труднее с перезвоном колоколов. Юджиния лежала на постели с закрытыми глазами и старалась представить картину, которую сопровождают эти звуки. Она почти не двигалась.
Служанка-малайка, сидевшая у постели леди Экстельм, надеялась, что ее назойливое присутствие может подсказать спящей, что пора возвращаться из страны сновидений. Обычай запрещал девочке будить спящего – сделав это, рискуешь отделить душу от тела, любой внезапный шум может напугать отлетевшую душу и заставить ее покинуть свое пристанище, оставив тело сохнуть и медленно умирать. Отправившийся в ночное путешествие дух должен поутру найти свой дом непотревоженным. Служанка несколько раз повторила это себе.
Но две девочки – дети леди Экстельм – уже давно встали, и леди постарше тоже, а мальчик вообще рано ушел с отцом и его высочеством султаном. А теперь возникла новая проблема – странный посыльный с корабля, и ничего нельзя поделать, пока очи леди Экстельм не возвратятся назад на землю. Служанка смотрела и смотрела на леди и молила богов, чтобы они помогли ее душе поскорее вернуться назад.
Когда же Юджиния открыла глаза, то никак не могла сообразить, где она. Она видела огромную, как железнодорожный вокзал, комнату, хрустальную люстру с резными висюльками величиной с грейпфрут и девушку в зеленом с оранжевым саронге, которая стояла у нее в ногах. В руках девушки был поднос с синим чайником, поставленным точно в центре, из чайника шел пар. Чай, подумала Юджиния, утренний чай, какая прелесть. Она потянулась, пошевелила ступнями под простыней, потом вспомнила: «Мы во дворце, в Кучинге, сегодня что-то вроде праздника. Джордж идет туда с Полем, что же касается леди, то их любезно попросили дать своим ногам отдых во дворце. Мусульманская страна есть мусульманская страна. Развлечение только для джентльменов».
– Мои дочери?.. – начала Юджиния, но служанка выпучила глаза, потом показала подбородком на дверь и произнесла что-то совершенно неразборчивое. «Нужно было повнимательнее слушать уроки, которые преподавала мне Джинкс вчера вечером», – сказала себе Юджиния. Влажная духота в комнате, кажется, стала еще тяжелее, чем накануне вечером. Жить в Сараваке, решила Юджиния, это все равно, что вымачиваться всегда и постоянно в неизменно горячей и маслянистой ванне. Она присела, – льняная ночная рубашка прилипла к спине, как приклеенная, под коленками натекли лужицы.
В этот момент в комнату влетела Джинкс.
– Благодарение небесам, ты проснулась, мама! – завопила она гордым и радостным голосом. Здесь Генри. Говорит, что должен кое-что сказать тебе. Он сейчас разговаривает с Лиз.
Джинкс бросилась на постель к матери и принялась исследовать поднос с завтраком.
О нет, подумала Юджиния, еще одна сцена. Внезапно у нее пропало желание вставать. Ей захотелось опять заснуть и начать утро заново. «Невежественные армии», вдруг вспомнила она, но перенесение стихотворения на дневную почву лишила его смысла и заставило улыбнуться.
– Где две невежественные армии вступили в ночную стычку, – проговорила она, и Генри, подобно всем прочим проблемам растаял с первыми лучами солнца, которые она увидела.
– Мама, – напомнила ей Джинкс, – ведь ты обещала.
– Не имеет значения, – ответила Юджиния. – Ты слишком маленькая, чтобы понимать. И вообще ты не ценишь лучшее, что только есть в жизни.
Ни у той, ни у другой в голосе не было и намека на обиду или желание обидеть, просто такая игра была у матери с дочерью.
– Просто терпеть не могу все эти стихи – ответила Джинкс, растянувшись на материнском матрасе. Пока она устраивалась, поднос находился под угрозой опрокинуться.
– Апа нама? – спросила Джинкс служанку, пытаясь заглянуть в дымящийся чайник.
– Тех, – ответила девушка.
– Каван, – проговорила она, когда Джинкс показала на чашку.
– Апа нама? – повторила Джинкс, поднимая крышку с закрытого блюда.
– Гула мелака, – сказала служанка.
– Ой, мама, – захныкала Джинкс, положив крышку на место, – как тебе повезло! Тебе дали такое блюдо пудинга из тапиоки. А нам дали только по маленькому кусочку за завтраком, а он такой вкусный! В нем что-то, похожее на черную патоку. Поль сказал, что гула – мы его так назвали – похож на лягушачьи яйца, и миссис Дюплесси взбесилась и сказала, что он плохо кончит и сделается язычником.