У Карла играли желваки на скулах, глаза метались от огня в камине к полу и обратно. «Напыщенный осел, – думал он. – Возомнил, что занял место Бекмана. Думает, что может теперь скинуть свой хвостатый наряд и расстаться с буфетной. Думает, что будет теперь вращаться среди нас, чистой публики». Впрочем, он ничего подобного вслух не высказал, а наоборот, изобразив полное безразличие, откинулся в кресло и проговорил:
– Не слишком ли это много для него, отец? – Карл протянул слова «слишком много» так, чтобы они отозвались в обоих головах недоверчивым эхом. – Я имею в виду, в его возрасте.
Скрытый выпад прозвучал по-аристократически. Это было новейшее оружие Карла.
– Слишком много? – удивился Турок. – Для Энсона? Нет, что ты, я ему полностью доверяю.
Отец рассмеялся над неуклюжим маневром сына. «Не умеет скрывать свои мысли, – подумал старик, – еще не научился. Все еще тыкается, как щенок».
– Между прочим, Карл, тебе бы не следовало забывать, что я знаком с Энсоном дольше, чем с тобой.
Турок произносил слова так же медлительно, как Карл, только в подтексте опережая сына. Он пошел на шаг дальше:
– Энсон для меня – это то, что у нас, бизнесменов, называется «известный товар».
– Тебе так нравится все время напоминать мне об этом, отец. – Потерпев поражение, Карл сделался раздражительным и злобным. Он вжался в кресло так, что затрещала кожаная обивка. «Известный товар», – повторил он про себя, не зная еще, нравится ли ему это сравнение или действует на нервы.
После этого они замолчали. Мужчины просто сидели, не видя друг друга, уставившись на каминную решетку и погрузившись каждый в свои мысли. Это не была дружеская встреча: на столиках не стояли ящички с сигарами, никаких графинов с портвейном под рукой. Отец с сыном поужинали со всей семьей, бодро пожелали «спокойной ночи» Тони с женой Кассандрой, Мартину и Изабель, всем многочисленным внукам, племянникам и племянницам, собиравшимся по команде в разных домах Турка.
После того, как были притушены последние светильники в холле и последний лакей пробежал с последним стаканом теплого молока с печеньем, Турок с третьим сыном удалились в кабинет ждать телеграммы Бекмана.
В конце концов молчание нарушил Карл:
– Жаль, у меня нет твоей уверенности, отец, что все было так просто, как ты это подаешь. Не забудь, яхта будет уже далеко, когда они…
– Молодо-зелено, Карл, – не дал договорить Турок, весело рассмеявшись. – Не подгоняй событий, сынок. Научись терпению. Все это всего лишь детская игра в ожидание. Забавляйся ею, пока можешь. – Потом он заговорил серьезно, и в голосе сквозило недовольство: – Не выставляй требований, Карл, и никогда не прибегай к угрозам. К твоему сведению, я ничего не забываю. Никогда ничего не забываю!
Турок замолчал, и Карл ждал, боясь пошевелиться. Он знал, что любое изменение позы в кресле будет сочтено за слабость. «Угрозы, – в нем все возмутилось, – угрозы! Послушать только! И это говорит человек, у которого самого рыльце в пушку!»
Карл старался уловить дыхание отца, но оно было совершенно ровным, и по нему было трудно судить, не пора ли снова начать разговор без опасений нового взрыва. Часы по-прежнему ненавязчиво передвигали стрелки, несколько погасших угольков выскочили из груды пепла и рассыпались. Это был единственный звук в комнате, и то он был не больше, чем шум от мышки, прошмыгнувшей по полу шкафа. Потом вдруг налетел летний порыв ветра и, подхватив водяную пыль с парапета длинной океанской набережной в саду, швырнул ее в стекла. Окна залепило водой и песком. «Надвигается шторм, – отметил про себя Карл, – ветер с северо-востока». Этот звук будто разбудил его, заставив вспомнить, что за дверями отцовского дома существует мир. Карл решил еще раз попытаться задать вопрос:
– Так что ты хочешь от меня, что я должен сделать, отец?
«Хорошо, – подумал Турок, – мальчик кое-чему все-таки учится. Его не трудно поставить на место, хорошенько поддав, но его никогда не запугаешь».
– Я хочу, Карл, чтобы ты сделал следующее. Ты должен вести точные записи о местонахождении яхты. Я хочу иметь, насколько возможно рассчитывать с учетом течений, ветров, приливов и отливов и т. д., отчет об ее положении в любой день и час. Необходимые карты и таблицы с нужными инструментами найдешь в шкафу рядом с моим столом. Можешь начать завтра. Однако это не должно мешать остальной твоей работе. Я хочу, чтобы ты это отчетливо понял. Если хочешь, это будет своего рода хобби. Это то, что ты можешь сказать другим… Ты беспокоишься о своем дорогом брате и тому подобное… Братская любовь – вполне приемлемое объяснение необходимости следить за кем-нибудь.
Возникла пауза, в течение которой ни один из них не проронил ни слова, затем Турок повернулся в кресле, потянулся за книгой, лежавшей рядом с ним, и закончил инструктаж небрежным «спокойной ночи».
Гнев душил Карла, пока он шел к дверям. «Старая лисица полагает, что поставил меня на место. – Карл буквально кипел от злости. – Он забывает, что я его сын, забывает, что я с самого начала во всем этом принимаю участие. Он забывает, как много я знаю».
– По крайней мере, с ними Бекман, – бросил отцу от дверей Карл. Это был прощальный залп, ему хотелось уязвить старика. – На случай, если этот твой тщательно отработанный план даст непредвиденную течь.
Реакция последовала немедленно.
– Ты лучше не мог ничего придумать?! – воскликнул Турок. – Бекман! Мне не нужны советы Бекмана!
Голос старика поднялся до крика, лицо сделалось смертельно-бледным, покрылось пятнами, потом. Несмотря на темноту, Карл видел, как по щекам и горлу отца поползли багровые кольца.
– Ты не забывай, откуда мы пришли, Карл! – выходил из себя Турок. – И никогда не забывай, почему мы здесь!
Турок был взбешен, его голос гремел от ярости. Карл не мог припомнить, когда он в последний раз видел отца в таком неистовстве. Неожиданный взрыв поразил его. Он отпустил дверную ручку и стоял, глядя на отца.
«Нет, отец, я не забывал, почему я здесь», – готов он был бы ответить, но Турок не дал ему раскрыть рта.
– Думаешь, модное образование делает тебя умнее, чем я, да? – не унимался старик. – Хитрым? Жестким? Ты так думаешь, правда? Ты… Тони… Мартин. Вы думаете, что вы лучше меня.
Карл не сдавался. Он не сказал ни слова. Затем почти незаметным движением сунул руки в карманы брюк, отчего стал казаться стройнее и выше.
Вызывающий жест не ускользнул от внимания Турка. Именно это он ненавидел больше всего – университетские, аристократические замашки. От них у него закипала кровь в жилах! «Черт бы их всех побрал, – подумал он, – к черту их кланы с их снобизмом, к черту их ограниченные пустенькие души!» В своем гневе Турок забыл, что сам же приказывал сыновьям подражать элите.
– Все твои прекрасные книги не идут в счет, Карл, и твоя изысканная речь не поможет, когда ты окажешься у пропасти. Чтобы подняться наверх, нужно испачкать руки. Вот это я и сделал. Вот почему я не немец-крестьянин, который трясется над каждым грошем и кланяется фону такому и фону другому, чтобы получить работу хоть на один день, и до смертного часа остается рабом.
От ярости Турок вскочил с кресла, оттолкнувшись руками от подлокотников, чтобы встать на ноги. Карл, не произнося ни звука, наблюдал за происходящим.
– Как ты думаешь, мальчик, зачем я приехал в эту страну? Почему у тебя большой дом, твой джентльменский клуб, костюмы от лучших портных и автомобили? Потому что ты их заслужил? Из-за того, что старик хочет, чтобы у его детей все было только самое лучшее? Из-за того, что на это у тебя есть право, так как ты наследник? Все это треп, который так любят те, кто называют себя голубой кровью, вот что это такое!