«Самое лучшее, дорогая, – говорила ей бабушка, деликатным покашливанием показывая, что предмет, о котором идет речь, табу и о нем больше никогда не будет разговора, – самое лучше для трудных э… супружеских вечеров, – это просто тихонько лежать и составлять меню на неделю, мысленно, конечно. Это всегда помогало мне, во всяком случае. Можно думать и о других домашних делах. Это не имеет значения – лишь бы можно было составлять список. Список всегда помогает жить. Это нечто определенное, на чем можно сосредоточиться. Ну, а между делом одной домашней заботой становится меньше».
«Просто и складно, – подумала Юджиния, – но тебе следовало бы сказать, две «заботы», бабушка. Тебе нужно снять две заботы». Любовь в Филадельфии, – напомнила себе Юджиния, – и чувство между путешественниками. Приходится ли удивляться тому, что мы с Джорджем зашли в такой печальный тупик».
Юджиния подняла руки и в молочном свете ламп посмотрела на них. Их бледная кожа напомнила ей детские ручки: беспомощные и ищущие тепла. Она опустила руки и отдалась движению судна, поднимавшегося под носом, потом под трюмом, затем под кормой. За ней то же повторяет еще одна, и еще одна, и еще, они раскачивают корабль с решительным постоянством. Юджиния закрыла глаза. Ее обнимали подлокотники, полы рубашки обвивались вокруг лодыжек, подобно рукам.
Внезапно Юджиния поняла, что кто-то стучит в дверь. Она не знала, сколько времени этот человек стоит у дверей, наверное, немало.
– Да! – крикнула она, вскакивая с кресла. Привычка есть привычка, никуда не денешься. – Джордж, это ты?
– Юджиния! Можно войти?
Юджиния узнала голос Бекмана, хотя его необъяснимый визит удивил ее. «Что ему, ради всего святого, могло понадобиться в такое позднее время?» – подумала она, осматриваясь вокруг, чтобы найти что-нибудь посолиднее ее несерьезного розового пеньюара. Халат как сквозь землю провалился.
– Минуточку. Мне нужно найти мой… Юджиния подняла подушки на кровати, потрясла подушки на кресле, заглянула под стульчик с закрытыми чехлом ножками. Она не успела продумать неожиданную ситуацию, но ей и в голову не приходило не выполнить просьбу Бекмана.
Найдя в конце концов халат и накинув его на плечи, она босиком подбежала к двери.
Ей в глаза ударил яркий сильный свет из коридора, и Бекман был похож на призрака, а не на человека. Только контур человека во фраке, сюртук с фалдами, высокая, как будто затянутая талия, широченные плечи, прямые руки. Лица Юджиния не видела совсем.
– Надеюсь, не побеспокоил, – пробормотал Бекман. Ответа он не стал ждать и мгновенно оказался в комнате.
– Нет, пожалуйста, – ответила Юджиния, – потуже затягивая пояс халата. – Рада вас видеть, хотя и несколько поздновато.
«Но ведь я совсем не то хотела сказать, – подумала Юджиния. – Почему я не умею говорить то, что думаю? Почему должна быть такой вежливой?»
– Причина, по которой я пришел, Юджиния… – Бекман замолчал, слова замерли в воздухе, как будто фраза была закончена. Он посмотрел на Юджинию. Он знал, что для выполнения его желания нужно только протянуть руки, слова – всего лишь условность, которая больше не имеет значения.
Юджиния чувствовала, что Бекман пристально разглядывает ее. Она пробежала пальцами по волосам, ей хотелось отойти подальше от него. Из-за того, что у нее не были подколоты волосы, она испытывала неловкость, будто стоит перед ним обнаженной.
– Боюсь, вы застали меня не в очень удачное время, – начала Юджиния. – Я уже собиралась укладываться…
Затем она заставила себя пойти и сесть на кушетку, расположившись в самой ее середине, так, чтобы можно было держаться прямо.
– Присаживайтесь, Огден, – сказала она и указала на кресло, стоявшее поодаль.
Бекман повиновался. Он сел послушно, как собака. Он вдыхал ароматы комнаты: запах надушенного женского тела, стойко держащийся в закрытом помещении, и тонкий, сильный запах шелка на теплой коже.
– У вас босые ноги, – наконец проговорил он. – Они замерзнут. Позвольте мне подать вам туфли.
Юджиния чуть не выпрыгнула из собственной кожи. Па какой-то момент ей показалось, что это все-таки произошло, что она кинулась к шкафу за бархатными тапочками. «Мои ноги, – в отчаянии думала она, – ему же видны мои ноги». Она попыталась прикрыть их халатом, но он распахнулся, а тонкий подол ночной рубашки вообще ничего не мог скрыть.
– Позвольте подать вам туфли, – повторил Бекман. Голос его звучал хрипло. Слова, которые он хотел произнести, застревали в горле. «Погоди, – сказал он себе. – Погоди. Всему свое время».
– Что-нибудь случилось, Огден? – Юджиния заметила, как у Огдена дрожат руки, которые он держал на подлокотниках кресла, она почуяла опасность, но не могла понять, откуда она исходит. – Что-нибудь… что-нибудь с моим мужем?
Еще вопрос этот не сложился у нее в голове, еще она не договорила его до конца, а Юджиния уже знала, что этот визит не имеет никакого отношения к Джорджу. Она также догадалась, – почему она не могла объяснить, – что имени мужа больше никто здесь не произнесет.
– Вы очень красивая женщина, Юджиния. «Ну вот, – подумал Бекман, – я и сказал это». Юджиния не знала, куда девать глаза или какие слова произнести.
– Вы очень любезны, – удалось ей найти слова, потом невольно она рассердилась на себя за повтор. – Но, боюсь, вы мне льстите.
«Светские фразы, – зашипела она про себя. – Но здесь не званый обед и не вечер танцев, Юджиния. Почему ты решила, что такое поведение спасет тебя?»
Но другого выхода нет, нужно продолжать. Дорога уже выбрана.
– Я уже говорила вам, я собиралась укладываться. И… ну… Боюсь, вы застали меня в довольно неловкий момент. Я не одета…
– Мне нравится видеть вас такой.
«Все, возврата назад нет», – сказал себе Бекман. Он грузно перегнулся вперед, губы пересохли, как пыль.
– Уже поздно… – Слова падали сами собой. – Уверена, у всех нас был долгий день…
Юджиния отступила к знакомому и привычному, но знакомое и привычное пожало своими изящными плечиками и робко подставило другую щеку. В лексиконе викторианской мудрости не находилось ничего подходящего. Впервые в жизни Юджиния осознала, что она беззащитна и совершенно одинока. «Составить меню на неделю? – захотелось ей крикнуть. – Составить меню? Ты никогда не говорила мне ничего подобного! «Супружеские» ночи! Ты никогда не рассказывала мне о них!»
– Я не могу уйти, – сказал Бекман. – Пока. Юджиния почувствовала, как ее сердце проваливается в желудок.
– Я… простите? «Вы знаете, чего я хочу, – хотелось сказать Бекману. – Вы знаете, почему я здесь. Со мной этот дебютантский номер не пройдет. Было бы интересно понаблюдать за этим жестоким натиском», – подумал Бекман. Он мысленно видел все: как она отпрянет от него, заплачет и съежится от страха, но потом понял, насколько неестественным был его ответ. Ему нужны были ее утонченность, ее сексуальность, скрытая от других людей и поджидающая только его, и никого больше.
– Я знаю, кто вы, – сказал он наконец. – В глубине души.
Юджиния смотрела на свои пальчики на ногах, на розовые руки, отделанный кружевами халат, обитую атласом кушетку с кучей подушек. Все это провоцировало, выпячивало и выставляло на свет.
Она жадно ловила звуки шагов в коридоре. «Хоть бы кто-нибудь прошел мимо! Все равно кто. Я могла бы позвать, сказать, что мне нужно воды, чаю, одеяло, что-нибудь». Но думая о таком прозаическом выходе из положения, она знала, что никогда не отважится на это. Даже если мимо будет проходить Джордж. Позвать кого-нибудь равносильно признанию своей собственной тайной вины. Бекман открыл правду.
Юджиния рассматривала свои запястья: кожа на них была похожа на бело-розовый цветок иберийки – просвечивающие рукава не могли этого скрыть. «Как мы дошли до этого – Джордж и я? Я, одна? Наши отдельные спальни. Вежливая речь, которую мы выдавали за любовь».