Посидел.
Подумал.
Полистал святцы тех дней, в которые крестить ее планировали. Выписал вариант женских имен, что там были. Не очень многочисленные. И после недолгих метаний остановил свой выбор на Серафиме.
Странный, конечно, выбор.
Но и невеста необычная. Отчего Алексей настоял именно на этом имени, равно как и на том, чтобы за ней оставили отчество родителя. В конце концов Сулейман, в отличие от Шахрабано, вполне соответствовал православной традиции, присутствуя там в более древней форме — Соломон. Вот и получилась Серафима Соломоновна, которую на третий день Зимнего мясоеда[33] царевич повел под венец. А гости смотрели на это и не верили своим глазам. Скажи им еще лет пять назад о чем-то подобном — засмеяли бы…
Наконец, дошло время до поцелуя.
Царевич откинул фату и посмотрел на свою невесту.
Спокойная. На лице едва заметная полуулыбка. А в глазах озорные чертики, говорящие очень многое о предстоящей ночи.
Алексей усмехнулся.
Его уже просветили о том, какие они — женщины, выросшие в гареме, и что его примерно ожидает. И сии слова разжигали неподдельное любопытство. Ибо, даже не имея практического опыта, кругозор и общая просвещенность в делах интимных у таких особ отличалась чрезвычайным масштабом. Ведь волей-неволей им приходилось вариться в ОЧЕНЬ специфической среде…
Вечерело.
Ежи ступил на крыльцо и поежился.
— Да, мороз кусачий… — согласился, вышедший за иезуитом его друг.
— Никак не могу отделаться от чувства, что за мной следят.
— Бесы искушают?
— А пес их знает? — пожал Ежи плечами. — Дурное такое чувство. Вроде как кто в спину глядит. Обернусь — а нет никого. Или обыватели по улице идут, и никто меня взглядом не буравит.
— Может у меня заночуешь? А с утречка в путь?
— Ехать надо. Сам знаешь.
— Знаю… — покивал друг. — А давно у тебя такое ощущение?
— Что следят?
— Оно самое.
— Да как приехал.
— Ты бы осторожнее был.
Ежи скосился на него с немым вопросом.
— За минувший месяц много наших преставилось. Да странно все, чудно. Например, мыслимо ли? Птица в печную трубу попала. Вот уж напасть! Отчего ее перекрыло, словно задвижкой. Ну и угорел Гжегож. Да ты его знаешь. Худощавый такой. Чернявый. В послушниках уже десятый год как ходил.
— Тшмельщикевич?
— Он самый. Седмицу как схоронили.
— Боже! Не знал. Царствие ему небесное!
— Он вот угорел. Хорошо хоть настоятеля в ту ночь не было. Отлучился. А то бы и он преставился. А так — странно все. Наши что-то мрут как мухи. Все по разному. Уже полторы дюжины отошло. И всего за месяц. Может и правда — ощущение твое верно?
— Про бесов, что следят за мной?
— А почему бы и не они?
— Думаешь? Хм. И что же? Никто этих бесов не примечал?
— Да кто их приметит-то? — улыбнулся печально собеседник. — На то они бесы…
— И что — прямо всегда вот такие случайности? Всяко без людей происходило?
— Отчего же? Францишека из Кракова разбойник на ножи взяли. Прознали псы, что он деньги вез. Мы мыслим — сам разболтал где.
— Кабатчиков поспрашивали?
— И даже с пристрастием. Да только не знают они ничего.
Ежи постоял. Подумал. Кутаясь в шубу. И, где-то через пару минут молчания произнес:
— Хорошо. Твоя правда. Переночую у тебя, а может и задержусь на пару дней, если ты не против.
— Так от чего мне быть против? Я же тебе завсегда рад видеть!
— Ну вот и славно! Пойду, пройдусь. Подумать надо.
— Над этой чертовщиной?
— Над ней. Странная она… ой странная. Отчего же черти только тут на нашего брата навалились?
— Колдун может какой проказничает? Или ведьма?
— Есть у меня подозрения на одного колдуна… молодой говорят, да ранний… Ты иди, я по саду прогуляюсь. Подумаю.
— Ну как знаешь. Только не задерживайся. Мороз то какой!..
Час прошел.
Второй.
Друг вышел на крыльцо, позвать Ежи в дом. Но тот сидел на скамейке в дальнем углу сада и не откликался.
Получше укутался в шубу, друг его вышел на тропинку и прогулялся по саду. Благо, что было недалеко.
Подошел.
Тронул Ежи за плечо.
А тот и взял, да и упал. В бок. А потом и на землю в своей скрюченной позе. Уже совершенно замерзший.