Матросы в клеенчатых куртках и зюйдвестках подняли парус. У руля на корме прапорщик Маслов, рядом с Сибирцевым. Шлюпка пошла правым галсом к китайскому берегу.
Первая волна обдала как на море, плавание началось. Шли в дожде и волнах мимо смоленого борта баржи.
— По До-ону гуля-ает… — послышалась наверху песня.
Донцы присланы учить здешних казаков джигитовке и всем казачьим ловкостям в конном и пешем строю.
«Река жизни течет быстро», — подумал Сибирцев, и его затомила грусть от старой казачьей песни. Сквозь плеск волн она то набегала и слышалась сильнее, то слабела, повторяя и повторяя жалобы.
Песня совсем ослабела, быстрая река заглушала ее.
донеслось с порывом ветра, и все потонуло в плеске волн. Донцы проводили моряков в далекое плавание.
Глава 8
НИЗОВЬЯ РЕКИ
Несмотря на непогоду, тягости плавания и ночлегов, матросы ободрены, они снова при своем деле. Нет больше бородатых переселенцев, пехотных солдат, да еще каторжных, с которыми приходилось возиться, обучая их управлять баркасами, постановке самых простых парусов, как у дикарей или малайских пиратов.
Погода переменилась: прояснило и подул попутный ветер. Пошли быстро. Алексей позабывал свои страшные разговоры с Муравьевым. Похоже, что губернатор сорвал на нем досаду, отплатил за что-то. Не мог же в самом деле принять он за чистую монету бредни маньчжур, уверявших, что Сибирцев совсем не тот, за кого он себя выдает. Что его подменили в Англии, подобрав другого, похожего! Кому еще придет такая мысль от нечего делать? Но говорят, нет дыма без огня и нет ветра без волны. Не все забывалось Алексеем и не совсем. Есть уязвляющие причины, в которых далеко не один Муравьев повинен. Все же клевета всегда действует на государственного человека. Он поколебался. За его спиной стоит туча мундиров и кокард. Не говоря уже о III отделении, их дело особое. Все, кроме узкого круга приятелей и хороших знакомых, таких, как Венюков, пугались и сторонились Алексея, когда он начинал разговаривать откровенно. Особенно когда в его суждениях чувствовался самостоятельный взгляд. А Муравьев с оттенком злорадства передавал Алексею эти сплетни.
Иногда он вспоминал свои встречи с Пэгреймом и другими американскими офицерами в Японии, а также с сенатором Джонсоном и с банкиром Сайлесом Берроузом, как они уверяли Алексея, что в России ему ходу не дадут, советовали переходить в американский флот или поступать на корабль большой торговой фирмы. Были случаи, когда наших офицеров посылали служить во флоты других стран по их собственному желанию, для практики или обмена знаниями, а также из дружественного расположения к союзникам, с которыми хотя и нет особых трактатов, но есть взаимное влечение. В Штатах грозила вспыхнуть гражданская война за освобождение негров. Петербург, как того желал государь Александр, поддерживал Север Штатов против рабовладельцев Юга. Были отправления туда во флот на службу наших офицеров и матросов, и добровольцам разрешалось переходить на службу к североамериканцам.
Сейчас, при хорошей погоде, спускаясь по пустынной реке, Алексею казалось, что плывет он по не раз описанной американцами Миссисипи, так широк и роскошен был Амур и так плодородны равнины на его берегах. Буйно разрослись луга и леса. Широта реки, пышность и размеры ландшафтов, перемена их красок — все это необычайно для континентального глаза. А тем более для морского, который, кроме воды, ничего не видит.
Муравьев перед отъездом предупреждал, что чем ниже, тем шире и опасней становится река, но тем менее опасны на ней штормы для хорошей морской шлюпки, какую он отдал Сибирцеву. Кроме того, Амур разбивается на множество рукавов, которыми можно идти в любую погоду. Для этого в низовьях нужно иметь надежных проводников. Николай Николаевич сказал, что ниже устья впадающей в Амур горной речки Хунгари есть стойбище Бельго, из хороших глинобитных зимников, в котором живет старый его друг и знакомец гольд Удога. Он послужил русским экспедициям, как и его брат Чумбока. Оба верны нам и вооружены хорошим оружием. Муравьев просил зайти в Бельго, передать братьям подарки и полагал, что один из них пойдет на шлюпке проводником.