– Полтора десятка возчиков, три подавальщицы, пять веселых девок, – перечислил Рихар. – Все насмерть. И на то похоже, что честь первого нападения припишут ему, – мотнул на Игмарта встрепанной башкой. – И вину за все трупы тоже.
– «Ледышка», – пояснил Мано. Наверное, углядел недоумение господина. – Ее не в человека кидают, просто вперед, в белый свет как в медный грошик. Кого накроет, тому и не повезло. – Зло глянул на Игмарта. – Чего ж ты с магом тем не поделил?
Королевский пес приподнялся на локте, длинно выдохнул сквозь зубы. Прохрипел:
– Маг… Герейна. Меня… сдали.
Рассказ рыжего выдернул из мутной слабости лучше любых зелий. Злость – отличное лекарство. Вот так, значит, у нас дела обстоят – двадцать три невинных человека герейнов маг за здорово живешь положил, а виноват в том единственный, кому спастись повезло.
Времени зря королевский пес не терял, успел разузнать – это простой люд Герейна боится, а городские старшины да магистрат живут с богатым и щедрым бароном душа в душу. Герейн давно уж купил Азельдор с потрохами, хоть и мало кто из купленных это знает. Хвала богам, у Лотара хватило осторожности не припереться с ходу в магистрат, а то б…
– Сдали, – повторил Марти. Добавил, заметив враз отяжелевший взгляд Мано: – На твоих… не думаю. Я…
Закашлялся, скрючился – от разговоров будто волколачьими когтями драло горло, ворочались в груди недотаявшие ледяные лезвия, кашель рвал нутро на лоскутья. Мано порылся в склянках, сунул под нос вонючее зелье:
– Пей.
Тягучий глоток медленно стек по горлу. Марти полежал, прикрыв глаза, почти с наслаждением ощущая, как острая боль притухает, подергивается, словно костер пеплом, вязкой, туповатой расслабленностью.
– Лучше? – спросил десятник. – Теперь говори, кто сдал. Дело серьезное.
– Не знаю, – осторожно прошептал Марти. Вздохнул, прислушиваясь к ощущением. Болит, но боль словно перестала иметь значение, осталась где-то в стороне, сама по себе. Хорошее снадобье. В бою, правда, бесполезно будет, слишком уж от него растекаешься, кисель киселем. – Я приметный, бывал здесь, узнать могли. Может, с расспросами наследил где. Меня на того мага чисто вывели, прямиком в ловушку.
Анегард нахмурился – хотя, казалось, куда уж больше.
– Думаешь, Герейн ждет нас?
– Вряд ли. Слухи быстро летят, но и мы в дороге не медлили. На тебя ведь ловушек не ставили.
– Тогда почему? – спросил Мано.
– За меня Герейн хорошо заплатит.
– Вон что…
Хотел еще сказать, чтобы Лотар все же осторожно ходил, но подумал и не стал. Незачем обижать излишней опекой, у молодого барона своя голова неплохо варит, единственное, чего не хватает – опыта. Ну так опыт и не наживешь, пока тебя за ручку водят.
– Драпать из города надо, – заявил вдруг рыжий.
Анегард покачал головой:
– Куда ему сейчас драпать? Шевелиться толком не может.
Марти сжал и разжал кулаки – хорошо, под одеялом не видно. Болело все, каждая жилочка, каждый клочок опаленной морозом кожи.
– Если надо, смогу.
– А я б на месте стражи первым делом ворота перекрыл, – с нехорошей задумчивостью сказал Мано. – Потом бы по трактирам да постоялым дворам расспрашивать пошел. Не искать – зачем постояльцев пугать, репутацию городу портить. Спугнуть, чтоб сам на ловца выбежал.
Рыжий почесал в затылке, кивнул. Спросил неуверенно:
– Слетать к воротам?
– Тихо и очень осторожно, – ответил Анегард. – Сможешь?
Мальчишка снова кивнул и вышел.
– Отдыхай пока, – скомандовал Лотар. – Мано, я с ним посижу, а ты присмотри внизу.
– Ладно.
Марти закрыл глаза.
Ворота наверняка перекрыты, но рыжий все равно прав. Уходить надо. Теперь Герейн частым гребнем город прочешет. Слишком велик соблазн, слишком просто сейчас отыграться за прошлые неудачи.
Слишком часто Игмарт ускользал от него, как песок сквозь пальцы, как верткая ласка под ногами.
Тогда, в самый первый раз, дядя потерял его надолго. Искал сначала в окрестностях замка, по деревням, в лесу, потом добрался и до Азельдора, но Марти там уже не было. Да ведь и не мог новоявленный Герейн прямо расспрашивать о племяннике, сам же заявил, что вся семья брата погибла. Марти узнал после – три гроба занесли в семейный склеп Герейнов, замуровали честь по чести в знак прерывания старшей ветви рода.