— Ты позабыл одну мелочь, — презрительно проговорила она. — Ты совсем упустил из виду, сколько дней я провела в отчаянии. Впрочем, возможно, ты вовсе об этом не думал.
— Что-то я тебя не понимаю, — признался Рибальдо, пораженный внезапной переменой, произошедшей с Саулиной.
— Конечно, ты не понимаешь! Ведь ты ждал, что я безоговорочно признаю в тебе победителя. Бесконечная любовь, безграничная преданность!
— Я ожидал найти женщину, чьи чувства неизменны, — рассердился он.
— Признательную, восторженную Саулину, — подсказала она.
— А вместо этого нахожу капризную и избалованную девчонку, — сурово перебил он ее.
— Которую каждый использовал на свой лад, — усмехнулась Саулина.
— Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Да неужели? — Сверкающие черные глаза наполнились слезами. — Правда в том, что каждый играл в свою игру, — проговорила она таким голосом, будто сама только что наконец разрешила загадку своей жизни. — А ты, — губы у нее задрожали, — ты преспокойно ждешь четыре года и даже спросить себя не хочешь, что могло сломаться у меня в душе за это время.
— Ты была ребенком. И ты была в надежных руках.
— Но я видела тебя мертвым на мостовой. Я должна была четыре года ожидать чуда?
— Успокойся, Саулина!
Она, как детские кубики, опрокидывала все его оправдания. Они предстали во всей своей несостоятельности, никчемности, надуманности и самодовольстве.
— Ребенком, — безжалостно продолжала женщина, — я была ребенком. Я была в надежных руках. В кладовке, как дозревающее яблоко.
— Я так не думал и сейчас не думаю.
— Ты думал, что я еще могу подождать. А вот Феб решил, что я уже созрела. И тогда тебя заела ревность…
— Прекрати, Саулина! Довольно!
— Ты же сам мне сказал, что сделал свой ход, потому что маркиз Альбериги д'Адда положил на меня глаз. Если бы не эта досадная помеха, сколько еще лет мне пришлось бы ждать? И что вам всем от меня нужно? — спросила она, повернувшись в бешенстве к нему.
— Я хочу, чтобы тебе было хорошо и мне, по возможности, тоже.
— Похоже, единственный человек, не имевший далеко идущих целей в отношении меня, — с грустью сказала Саулина, — был французский генерал. В тот момент, когда он подарил мне табакерку, я поверила, что моя жизнь изменится.
— А разве она не изменилась?
— Я верила, что сама возьму в руки вожжи своей судьбы, а вместо этого оказалось, что другие направляют все мои шаги. — В ее голосе прозвучала безысходная горечь. — Другие все решали за меня.
— Ты все чертовски усложняешь, — улыбнулся Рибальдо, подходя к ней с ласковой улыбкой и твердым намерением помириться.
— Нет, Гульельмо, — холодно отрезала она. — Таким простым способом столь сложные дела не решаются. Меня обманули, предали. Я-то думала, что живу и действую по собственной воле, а вместо этого оказалось, что я всего лишь предмет игры вроде мячика. И правила от меня не зависят. Возница был в сговоре с тобой, — добавила Саулина.
— Да, но я в этом ничего плохого не вижу.
— Синьора Эмма исполняла твои указания.
— Она всегда их исполняет. Она у меня на службе.
— Все действовали против меня.
— Но я люблю тебя!
— Да, ты меня любишь… по-своему. Словно я твоя вещь. А на самом деле ты любишь только себя.
— Это неправда! — обиделся Рибальдо. — Я сражаюсь за других.
— Ради собственной славы.
— Я рискую жизнью ради них.
— Но для себя ты выстроил королевский замок в лесу.
— Я готов все раздать людям. Я всегда так поступал.
— Но от своих подданных ты ждешь обожания, от своих женщин — безграничной преданности и любви.
Красивое лицо Рибальдо вспыхнуло гневом.
— Да кто ты такая, чтобы учить меня жить?
— Я женщина, никому не дающая права распоряжаться своей жизнью. Ты хозяин своей жизни. Решай сам, когда дело касается тебя лично. Я как-нибудь сама о себе позабочусь. С этой минуты я сама себе хозяйка. Отказываюсь от любого покровительства, не стану слушать ничьих советов. Все свои ошибки я хочу совершить сама.
— Но ты не можешь, — встревожился Рибальдо, — ты же не знаешь света!
— Ну конечно, — насмешливо протянула Саулина, — я не знаю света. И поэтому я должна доверяться мнению других, направляющих меня с высоты своего опыта. Грассини хотела сделать из меня красивую говорящую куколку, которую можно демонстрировать в обществе, как некое ярмарочное чудо. Одни меня учат, что понятие правосудия пришло к нам из Франции. А вот благородная сестра Клотильда исподволь внушает мне, что порядок и благополучие обеспечивают Австрия и церковь. Ты настраиваешь меня против тех и других.
— Я всего лишь любил тебя больше жизни, — сказал он.
Во взгляде Саулины появился лихорадочный блеск.
— Нет, это я любила тебя больше жизни! — воскликнула она. — А ты просто домогался меня, как придворный лекарь Фортунато Сиртори. Для собственного удовольствия. Вся разница между вами в том, что он хотел получить свое удовольствие немедленно, а тебе хватило хладнокровия отложить дело на потом.
— Ты меня попрекаешь тем, что я не совратил несовершеннолетнюю девочку?
— Я тебя попрекаю тем, что ты отложил меня в сторону, как вещь. Очень важную, очень дорогую вещь, которой можно воспользоваться в любой момент, когда тебе этого захочется. А между тем моя жизнь кончилась. Моя душа иссохла и умерла, мои мечты раскрошились и рассыпались, как сухая глина.
— Ты считаешь, что я так сильно отличаюсь от человека, с которым ты рассталась четыре года назад?
— Нет. Ты в точности такой же, каким был тогда. Это я изменилась.
— Значит, ты больше меня не любишь, — сказал он с бесконечной горечью.
— Человек, которого я любила, умер на мостовой у Сенных ворот летним вечером четыре года назад.
— И больше ты меня не полюбишь?
— Не знаю, — призналась Саулина с глубокой грустью.
— Что я могу для тебя сделать?
— Верни мне мою карету и мою одежду. Я хочу вернуться в Милан.
В карете Саулина разрыдалась. Она оплакивала признания, открывшие ей с неожиданной стороны личность человека, которого она любила, но еще горше она плакала потому, что продолжала отчаянно и безнадежно любить Рибальдо. Вот опять карета увозит ее прочь от него. Она звала его, призывала, заклинала, рвалась к нему всем сердцем, но так и не нашла в себе сил вернуться к нему. Если бы она повернула вспять, ее волнение улеглось бы, а сжигавшее ее желание было бы удовлетворено, но она изменила бы себе самой и своей судьбе.
5
Дворец Марескалки-Вальсекки в этот благоухающий июньский вечер словно магнитом притягивал к себе роскошные экипажи миланской знати. Никто не хотел пропустить встречу с Наполеоном Бонапартом, одержавшим триумфальную победу при Маренго. Первый консул преодолел по каменистым горным тропам перевал Сан-Бернардо, прошел среди вечных снегов, разгромил австрийцев и благодаря генералу Дезе выиграл битву, которую неизбежно должен был проиграть.
— Дезе? Кто такой Дезе? — кокетливо спросила Бичетта, юная графиня Кайрати, блистающая великолепным бальным нарядом и надменной красотой.
— Человек, который спас Наполеона, — разъяснил ей высокий и бледный молодой человек.
— Маркиз Литта! — самоуверенно одернула его юная особа. — Бонапарт не нуждается в том, чтобы его спасал кто бы то ни было.
— Ваши глаза и ваша красота блистают ярче, чем сама правда, — польстил ей маркиз. — Будем надеяться, что в истории найдется достойный уголок и для отважного Дезе. А Наполеон пусть торжествует безраздельно.
— Вы так говорите из зависти, — попрекнула его Бичетта.
— Возможно, — признался молодой Литта. — В глубине души все женщины грезят о герое Маренго, скачущем на белом коне с голубым плащом за плечами.
Бичетта восторженно улыбнулась, представив себе этот образ.
— Разве вы не находите его неотразимым?