– Что ты мастерил? Покажи!
– Ничего особенного… Просто обстругивал деревяшку.
– Вижу… Проголодался? Я кое-что тебе принесла.
Она вынула из кармана сверток. В нем оказался большой кусок сладкого овсяного пирога.
– Спасибо!
Она пощупала его мускулы, потом подняла голову, чтобы видеть его лицо, и кокетливо улыбнулась. Оказывается, он уже на целую голову выше девушки… странно, но заметил это только сегодня.
– Работа идет тебе на пользу. Ты стал крепкий и сильный!
Смутившись, Александер отстранился. Прикосновения девичьих пальцев породили волнение, которому, как ему самому казалось, надлежало как можно скорее погаснуть. Конни угадала, что с ним происходит, и сладко улыбнулась.
– Мне пора на кухню, еще обед готовить… Увидимся, Аласдар!
И вдруг без особых церемоний она прижалась губами к его губам, а потом, взмахнув юбками, напевая, вышла из конюшни. Александер остался стоять как громом пораженный. Сердце в груди стучало часто-часто, а рука невольно опустилась к промежности, которая открыто выражала его мужское желание.
Шли дни, и Конни постоянно находила возможность остаться с ним наедине, нарочно прикоснуться, чтобы распалить в нем желание. Александер привык относиться к ней как к старшей сестре, поэтому все эти маневры заставляли его испытывать неловкость. Эта внезапная перемена в поведении девушки породила в нем чувства, которые казались ему неуместными, неправильными. По ночам, лежа на узкой кровати в комнате, которую прежде занимал погибший слуга, он подолгу не мог уснуть. Чувственный шелест листвы напоминал ему шорох юбок плутовки Конни, он представлял, как ветерок их приподнимает, и этого было достаточно, чтобы в нем проснулось желание. Когда он слышал крики котов, предававшихся любви на крышах соседних домов, ему казалось, что это кричат женщины в момент наивысшего наслаждения. Иногда даже ему удавалось различить в этой какофонии ангельский голосок Конни…
Конни, сирена, чье пение завораживало, увлекала его в водоворот зарождающейся чувственности, пробуждала в нем новые неосознанные стремления, утолить которые он мог, только мечтая о ней. Она являлась к нему во сне, сводя с ума от желания, очаровывая своим телом, которое он спешил раздеть, чтобы обнаружить наконец изысканное различие, которое делало ее его дополнением.
Он открывал для себя новую грань женственности. Он знал материнскую ласку, знал, что такое любовь той, которая произвела нас на свет. Теперь он узнал, что любимая женщина становится для мужчины смыслом жизни и ради нее, вне всякого сомнения, стоит умереть. Женщина, ради которой он пришел в этот мир.
Александеру не хотелось влюбляться в Конни, потому что он собирался уйти. Он уже все для себя решил. Однажды он вернется в Гленко, так надо. И в то же время он чувствовал, что нуждается в ней, жаждет ее. Но ему было страшно. Он боялся, что в обмен на удовольствие женщина отнимет у него часть его души, узнает о его слабостях и сможет играть на них, как ей заблагорассудится.
Ребенок, все еще живший в нем, желал утешения, которое, казалось, могло подарить это соблазнительное тело, но пробуждающийся мужчина стремился оградить себя от опасности, закрыться щитом от неведомого завоевателя – любви. «Любовь ранит, – говорил О’Ши. – Она может убить вернее, чем закаленный стальной клинок!» Позволить девушке околдовать душу означало обречь себя на бесконечное страдание, а этого ему не хотелось. Оставалось одно – как можно скорее объясниться с Конни…
Когда он вошел, Конни как раз склонилась над кастрюлей, пробуя рагу. Она покачивала округлыми бедрами в такт своей веселой песенке. От этого фривольного зрелища у него спутались мысли, а сердце забилось быстрее. Кровь пульсировала в висках и… между ног.
Ему захотелось поцеловать ее, прикоснуться к ее пышному телу, такому теплому и уютному… Зачем говорить ей, что он скоро уедет, если он так ее хочет? Это желание заставляло забыть обо всем на свете, и Александер ужасно разозлился на себя. Охваченный паникой, он повернулся, чтобы уйти, но Конни вдруг прогнулась в спине и запрокинула голову, расслабляя затекшие мышцы. Этой картины оказалось достаточно, чтобы когти вожделения глубоко вонзились ему в живот.
Густая завеса дождя за окном заглушала доносившиеся с улицы звуки. Молния белой вспышкой зигзагообразно прорезала небо. Гром, этот крик неба, словно бы предупреждал Александера об опасности. Снова стало тихо, но в голове у него все еще звучал гул неба: «Спасайся! Спасайся!» Однако он ничего не мог с собой поделать. Эта чаровница окончательно покорила его своими прелестями.