– Прости, я… – наконец пробормотал он униженно и отодвинулся.
Только теперь до него дошло, что он испачкал себе штаны. Он попытался прикрыть пятно рукой.
– Ты еще девственник, но ты всему научишься.
Она встала на цыпочки и нежно поцеловала его в губы.
– Если хочешь, я тебя научу. Ты хорошо целуешься, это отличное начало!
Александер не сомневался, что Конни не была новичком в делах плотской любви. Ее ярко-красные припухшие губки изогнулись в милой улыбке, ресницы затрепетали. Он со вздохом закрыл глаза. Низ живота по-прежнему жестоко терзало желание. «Carpe diem!» – подумал он. Вот только как теперь уехать?
Прошел еще год. Лето 1748 года окрасило горы в оттенки аметиста, долины приобрели изумрудный цвет. Поспели пшеница и рожь, ягнята весело скакали за отарами, которые белыми пятнами выделялись на фоне зеленых холмов. Но вместе с новым жизненным циклом в Хайленде начался новый виток репрессий. На рейде стояло множество кораблей, постепенно наполнявшихся изрыгаемыми тюрьмой мятежниками. Заключенных переправляли в Ньюкасл, а там их, как скотину, грузили на суда и отвозили в колонии, где им предстояло работать на плантациях.
Несколько раз Александер пробирался в порт и наблюдал за погрузкой несчастных, чьи лохмотья уже не могли скрыть наготу. Он всматривался в лица в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. И такое иногда случалось, отчего у него по телу пробегала дрожь. Потом он возвращался в дом госпожи Фрейзер, где его ждала повседневная работа. Он был очень признателен вдове за ее доброту. А благодаря Конни к нему снова вернулась радость жизни… Однако временами ветер доносил до него призыв гор, и мысли о том, сколько горя довелось пережить родному краю, брала его за живое. Юноша очень скучал по долине Гленко, мечтал снова увидеть ее, послушать, как мелодично поет река, рассказывая свою историю. Ему хотелось растянуться на густой траве пастбища Раннох-Мур, оставить на ней свой след…
Александер провел рукой по полированной деревянной поверхности, смахнув песок. Он взял у Конни карманное зеркальце, вставил его в резную деревянную оправу, закрепил и теперь любовался результатом. Что ж, не зря потрачено столько сил! О’Ши был бы им доволен. Переплетения, текучие и гармоничные, образовывали совершенных пропорций голову цапли – символ логического мышления и терпения. Именно такой, по его мнению, и была Конни. Он надеялся, что подарок ей понравится.
Александер погасил свечу, и в конюшне сразу стало темно. Лунный свет плясал на лошадином крупе, до блеска начищенном скребницей. Юноша управился с работой позже обычного, потому что Аннабель Фрейзер только что вернулась из Боли. Конни подозревала, что у хозяйки с деверем роман. Тот был холост, так что никто не посчитал бы их отношения предосудительными. «Но сегодня влюбленные, похоже, поссорились!» – подумалось Александеру. Миссис Фрейзер вернулась в скверном расположении духа. Бросив ему поводья своей загнанной лошади, она выругалась, без лишних слов убежала в дом и хлопнула дверью.
Убедившись, что все лампы погашены, он вышел из конюшни. Ему не терпелось оказаться в постели, рядом с теплым телом Конни, которая, наверное, не дождалась его и уснула. Они ночевали в смежных комнатах, поэтому для него не составляло труда пробраться к ней ночью. В очаге на кухне медленно догорали угли. Из той части дома, где находился кабинет мистера Фрейзера, доносились приглушенные рыдания и звук шагов. Эта комната после смерти хозяина стояла закрытой, и им с Конни было запрещено туда входить под страхом увольнения. Но сегодня из-под двери пробивалась полоска света. Похоже, гнев хозяйки дома еще не улегся. Может, стоит рассказать об этом Конни?
В комнате служанки, расположенной под самой крышей, было тепло. Через открытое окно врывался ветерок, и от его легкого дуновения чувственно трепетали занавески. Александер замер, сжимая в руке свой подарок. Эта комната помнила их с Конни смех и вздохи… Он дал себе клятву, что не влюбится в нее. И все же невозможно было отрицать, что она стала ему очень дорога. Она многому его научила и столько проявила терпения… Временами он ловил себя на мысли, что боится внезапного возвращения лакея Фрейзеров, который в свое время тоже делил ложе с этим очаровательным созданием. Она сказала ему об этом открыто, без ложного стыда, чтобы объяснить свою опытность и чтобы он не строил страшных догадок, где и с кем она могла его приобрести. Она очень любила Уоллеса, и он ее тоже любил.
Конни ждала его, но заснула – свеча почти полностью сгорела. Александер положил зеркальце на маленький столик и подошел к кровати. Конни, если она знала, что он придет к ней ночью, обычно ложилась в постель нагой. Вот и сейчас ее белое тело неясным пятном вырисовывалось в сумерках. Каждый его изгиб, каждое секретное местечко было ему до боли знакомо…