Я прошелся по комнате. Емельяныч не высовывался. Наверно, опять в гостях у Михрютки, Пурген пошел по кошкам. Жаль, что журналисты не знают, как выглядит мой кот, а то поразвлеклись бы, решив, что это я его околдовал… И не лень же журналистам караулить? Вот закончится неделя, может, уберутся…
Я не додумал последнюю мысль.
— Хм… — явственно прозвучало в пустой комнате.
— Емельяныч? — удивился я. Странно, я был уверен, что его нет.
— Хм-хм…
Нет, это был не Иосиф Емельянович, это уж точно.
— Какого черта? — прошептал я.
— Наконец-то ты один, — вдруг раздался голос из ниоткуда. И это был вовсе не ветер и не домовой.
Я крутанулся на месте.
— Кто здесь?
— Я, — прямо передо мной появилось свечение, оно разрасталось, обретая форму человеческого тела. Я опешил. Все происходило не больше минуты, и вот передо мной появился Сашка Бардаков, такой, каким я его запомнил, только чуть-чуть прозрачный.
Не помню, чтобы я когда-либо так орал. Даже когда впервые увидел Емельяныча, я перепугался меньше. Вот вечно так, думаю, что все уже знаю, а на деле я знаю еще меньше, чем ничего. Вот ведь даже подумать не мог, что привидения существуют. А может, нет? Может, я просто свихнулся? Может, я зря храбрился? Да, я не свихнусь, как дед, потому что я болен давно, от рождения и неизлечимо.
— Если в стенах видишь руки, не волнуйся, это глюки, — скороговоркой проговорил я, силясь вернуть себе дар речи.
— Я не глюк, — возразил до боли знакомый голос и на знакомом лице появилась знакомая улыбка. — Это я, правда.
— Привидений не бывает, — я не мог поверить собственным глазам.
— Магии тоже, — продолжал улыбаться он, — не так ли? Но ты маг, а я привидение.
У меня не было слов. Мой самый лучший друг, моя самая большая потеря в сознательном возрасте, моя самая большая вина… Мне вечно казалось, что я уже перестал мучаться угрызениями совести, но я вновь и вновь возвращался к этому. Моя самая большая вина…
— Саш, это правда ты?
— Я, я, — заверил он, — бестелесный, уж извини, но я определенно.
Я протянул руку, и она прошла сквозь него.
— Говорю ж, бестелесный, — напомнил он все с той же усмешкой.
— Но каким образом?
— К тебе послали.
— Кто послал? — я чувствовал себя полным дураком.
Он весело указал пальцем наверх.
— Они.
— Кто?
Бардаков повторил свой жест и во второй раз значительно произнес:
— Они.
Так, значит, Акварель была права. Все эти знаки мне действительно посылали свыше.
— Нет, я не сумасшедший, я нормальный, — пробормотал я, — это мир перевернутый.
Сашка засмеялся.
Я с опаской посмотрел на дверь. Интересно, Стас слышал мой истерический крик? И как ему тогда все это объяснить?
Сашка проследил за моим взглядом.
— Он не слышал. Телевизор идет слишком громко.
— Откуда ты знаешь? — прицепился я.
— Знаю.
— Эй! Хватит. Тоже мне Захар — что за лаконичность? То «Они», то «знаю»… — я вдруг ни с того ни с сего оборвал свою гневную тираду и закончил с внезапно вырвавшейся искренностью: — Дружище, как же я по тебе скучал! А я тебя даже обнять не могу…
— Я тоже рад с тобой поговорить, — он смущенно потупился, — я-то на тебя часто смотрел. Интересно было, чем ты занят.
— Так вам можно смотреть? — вскинулся я.
— Да. Но вмешиваться — табу. Иначе я бы давно тебе вправил мозги по поводу твоего самобичевания. Это ж надо, пять лет себя винить! Я ведь помню, успел тебе тогда сказать, что ты не виноват.
— Ага, умирающие всегда либо проклинают, либо прощают все грехи, — пробурчал я.
— Это не твой грех, — тверже сказал он. — Я же знаю, что ты собственную жизнь бы отдал, лишь бы этого не случилось. А я сам виноват, не мог подождать, пока ты будешь готов мне все рассказать, а Ленка мне советовала довериться тебе и просто дождаться.
— Эй! Ты-то не извиняйся.
— Но ты же из-за меня чуть не отказался быть магом.
— Только из-за тебя я им и остался, — возразил я. Пусть он был бестелесным, но было чертовски приятно его видеть. Значит, он не исчез, он просто ушел отсюда. — Так зачем тебя прислали? Почему нарушили свое табу?