Что ж, я этого не знал. Впрочем, это ничего не меняло. Я принял решение.
— Саш, не надо, — повторил я.
Но он не унимался.
— Денис, так нельзя! Ну почему ты такой? К чему это благородство? Почему бы четырем магам Стихий не бросить жребий? Почему жертвовать должен ты?
Я и сам не знал ответа на этот вопрос. Сказал:
— Они полезней, чем я. Они больше знают, больше умеют. Впрочем, это не важно, важно то, что пока они будут перепроверять мою теорию и взвешивать все «за» и «против», будет слишком поздно.
— А ты о Лене подумал?
Это было жестоко. Все, значит, аргументы у него кончились. Так лучше.
— Только о ней я и думаю. И о сыне, — возразил я твердо. — Я даю им шанс выжить. Им будет тяжело, но они будут жить.
— Ты не сделаешь этого! Я тебе не позволю! Я всем расскажу!
— Не расскажешь, — я уверенно покачал головой. — Тебе запрещено вмешательство без разрешения, а разрешения тебе не видать, а если нарушишь, тебе отправят в пустоту.
— А так в пустоте будешь ты!
— Саш, это мое дело, — отрезал я, обозначая конец дискуссии, и пошел на кухню.
— Ты куда?! — он бросился за мной.
Я открыл шкаф и достал свечу.
— Надо было давно это делать, — ответил я. — А то мы все думали, почему на ладони не видна скорая смерть.
Я зажег свечу без помощи спичек, простеньким заклинанием Огня. Она загорелась, фитиль охватило синеватое пламя. Сашка молчал и, как зачарованный, следил за моими действиями.
А я подержал свечу с минуту, а потом плеснул парафин на левую ладонь. Черт, больно! Хотя, чего это я жалуюсь, когда собираюсь вогнать здоровенный ритуальный кинжал себе в сердце? Это будет не маленький ожог, а большущая дырка, которую моя сила исцеления ни за что не осилит.
Я смотрел на ладонь во все глаза. Линии судьбы пришли в движение, неприятно напомнив мне гусениц-паразитов.
— Умеешь читать по руке? — спросил я у Сашки.
Он покачал головой.
— Не-а, а что, там что-то изменилось?
— Гляди, — я сунул ладонь прямо под его полупрозрачный нос. — Это означает, что умру в ближайшие несколько дней насильственным путем при помощи стали. Короче, завтра я воткну кинжал себе в сердце, — я стер с руки парафин. — Хорошо, что я не проверил линии раньше, я бы не понял.
— Ты и сейчас не понимаешь, что делаешь, — прошептал он.
Я внимательно посмотрел на него.
— Саш, к сожалению, я слишком хорошо знаю, что делаю и что должен сделать.
— Может, ты пытаешься стать героем? — все еще не понимал Сашка.
— Героем? — усмехнулся я. — Героев не бывает, а если и бывает, я их не встречал. Я просто хочу оставаться человеком. Или чтобы хотя бы после меня осталась память как о человеке.
Он больше ничего не сказал. Я тоже замолчал, вопрос был исчерпан. Я не доживу до июня, Акварель была права.
Я не доживу и до послезавтра.
ГЛАВА 23
24 мая
Наверное, правильно уходить по-английски, не прощаясь, особенно, если ты знаешь, что уходишь навсегда, потому что проститься даже тяжелее, чем решиться на смерть.
Итак, в обед двадцать третьего мая я принял страшное решение, на которое никогда бы не пошел при других обстоятельствах. Но выбора у меня не было.
Весь этот день я так и не смог взять себя в руки по-настоящему. Я храбрился перед Сашкой, но точно не мог храбриться перед самим собой.
Стас позвонил и сообщил, что сегодня опять будет всю ночь изучать старинные книги у Сырина в библиотеке, а Лена, не заезжая после работы, подалась к своим родителям, с которыми у нее в последнее время улучшились отношения так, что лучшего и желать нечего. Я хотел провести с ней свои последние два дня, но не мог попросить ее не ехать к родным, не вызвав подозрений. Да и настроение у меня было отвратительное. Что ж, по крайней мере, когда я ее увижу, я уже окончательно возьму себя в руки и буду вести себя достойно.
Я просто уходил. Жизнь утекала сквозь пальцы, и я сознательно позволял ей это делать. Я должен был умереть как можно скорее, потому что потом решиться будет еще тяжелее.
Сашка обиделся на меня и не появлялся. Он очень переживал за меня, но я не мог поступить иначе. Итак, я должен был умереть в полночь двадцать четвертого мая. А это значит, что у меня совсем не оставалось времени.