— Ну что ты, — успокоила ее Ленка, — мы бы так никогда не поступили.
— Я уже не очень-то верю людям.
— Если никому не верить, долго не протянешь, — высказался я.
— Я знаю, — кивнула Акварель. — Но когда тебя несколько раз предают или используют, вера в людей исчезает.
— Один предал, другие — враги? — прицепился я.
— Не один, — блеснула она глазами.
— Не чеши всех под одну гребенку, — посоветовал я. Не скрою, мне было неприятно, что Акварель сравнивала нас со своими дружками-предателями.
— Я никого не хотела обидеть, — сказала художница примирительно.
— Ничего, — буркнул я.
Через несколько минут атмосфера улучшилась, и враждебность из меня вышла. Я сам не мог объяснить то странное чувство, которое меня охватывало, когда я переступал порог этой квартиры. В тот раз было то же самое, а через некоторое время (кстати, очень короткое время) все сглаживалось, и художница начинала мне нравиться. Пожалуй, Писа права, Акварель — хороший человек.
Мы снова сидели на кухне и пили кофе.
— Что ты решила по поводу Б… магов? — спросил я.
— Не могу забыть то, что видела, — в свойственной ей резкой манере ответила Акварель.
— Не забыть, а перестать говорить об этом, — напомнила Ленка.
Акварель задумалась, а потом поинтересовалась:
— Если я соглашусь, вы обрадуетесь, что выполнили работу, и больше не появитесь?
— Мы что похожи на отъявленных лицемеров? — возмутился я. — Мы действительно хотим тебе помочь.
— Правда?
— Не хочешь, не верь, — откликнулся я, изображая равнодушие
— Конечно правда, — заверила Писарева.
— Я вам верю, — еще раз подумав, решила Акварель. — И я бы хотела показать вам кое-что — мой новый рисунок. Я его всю ночь рисовала, пока в памяти черты не стерлись.
Что-то мне не понравилось во взгляде, который художница бросила на меня, но я посчитал это паранойей, и мы пошли в мастерскую.
— Проходите, — Акварель распахнула перед нами святая святых своего жилища.
И мы прошли.
Надо сказать, в комнате произошли разительные перемены. Куча набросанных вчера на полу изображений Брагоса была собрана и аккуратно убрана в угол. Да и на мольберте тоже был новый рисунок. Очевидно, именно его Акварель и хотела нам продемонстрировать.
Я широко распахнул глаза при виде ее нового шедевра, а шедевром ее работа была, без сомнения. Я даже не подозревал, что можно так нарисовать человека. Лицо на холсте было изображено лучше, чем на самой качественной фотографии.
— Ну как? — гордо осведомилась Акварель.
Вы уже догадались, чей это был портрет? Нет? Скажу прямо: мой. И какой! Как зеркальное отражение. Нет, лучше.
Честное слово, я не знал, что сказать. Только зачем ей рисовать какого-то парня, которого она видела только один единственный раз?
— Как живой! — заворожено промолвила Ленка.
— Спасибо, — поблагодарила Акварель и с нетерпением посмотрела на меня. Еще бы, мой портрет, а значит, мое мнение самое важное. — А ты, Денис, что скажешь?
Я втянул в себя побольше воздуха.
— Что я могу сказать? Ты художница! Но почему? С какой стати тебе рисовать меня?
Акварель склонила голову набок, изучая меня.
— У тебя очень живое лицо, — сказала она. — Когда я вижу человека, я всегда чувствую, хочу я его нарисовать или нет. Я с первого взгляда на тебя поняла, что, чем бы ни закончилась наша с вами беседа, я тебя нарисую, во что бы то ни стало. У тебя необычные глаза.
— Да? И что же в них такого? — не понял я.
— Не знаю, — Акварель пожала плечами и сделала жест рукой, будто что-то от себя отбросила. — Ты чем-то отличаешься от других.
Батюшки! Какие дифирамбы! К чему бы это?
По правде говоря, я не понял, что она имела в виду, но рисунок был первоклассным.
***
На следующий день мы с Ленкой снова подались к Акварели сразу после учебы. А ведь действительно, если я терял старых друзей, то кто ж мне запретит заводить новых? Главной радостью дня было то, что Акварель пообещала прекратить свою волшебную пропаганду. Это задание казалось невыполнимым, а я с ним управился, палец о палец не ударив, Писа, вот, старалась куда больше меня. Стоит ли говорить, как я был ей благодарен?