Как они молятся, я уже видел несколько раз. Когда-нибудь, я об этом еще расскажу. А сейчас о другом: двумя неделями раньше произошло событие, которого я никогда, не смогу забыть: меня заставили принять крещение. Теперь дядя Петя говорит, что я - полноправный член общины, такой, например, как он или «брат» Гавриил. Меня они тоже, называют «братом» - «брат Александр».
Вскоре после нашего приезда в Качай-Болото дядя Петя зашел в комнату, где я лежал, и сказал, что в ближайшее воскресенье они собираются меня крестить.
- И не думайте, - сказал я. - Я не верю в бога, я ведь вам об этом уже раз сто говорил. Можете делать со мной, что хотите, только ничего у вас не выйдет. Креститесь сами, если вам хочется, а меня оставьте…
Дядя Петя потемнел и изо всех сил стукнул кулаком по спинке кровати.
- Не богохульствуй, щенок, - просипел он. - Это тебе не в Минске. Здесь я хозяин. Как сказал, так и будет.
- Ничего не будет, - отрезал я и раздельно, по слогам, повторил: - Ни-че-го!
В это время в комнату вошла мама. Она принесла мне завтрак - яичницу с салом и ломоть хлеба. Дядя Петя вырвал у нее из рук сковороду и растянул в улыбке узкие губы:
- А ты полежи, подумай. Может, тебе пустое брюхо божье слово быстрей услышать поможет. - Он сжал зубы так, что под кожей у него выступили широкие скулы. - И запомни: пока не скоришься, корки, не получишь. С голоду подохнешь. - И повернулся к матери; - Понятно?
- Понятно, брат Петр, - испуганно прошептала она и съежилась, как будто ожидая удара.
- То-то…
Он толкнул сапогом дверь и вышел со сковородой в руках, а мама осталась. Как я ни отбивался, она обняла меня, прижала к себе и, задыхаясь, зашептала:
- Сашенька, скорись, солнышко мое, скорись ты ему. Прими водное крещение. Не сможет без этого брат Маврикий исцелить тебя, говорил мне брат Петр сегодня. Ну что тебе стоит, сынок, ведь минута какая - и прикоснулся к божьей благодати. Вылечат тебя, поставят на ноги - на край земли уйдем отсюда. Сынок мой дорогой, Христом-богом тебя молю…
Я резко оттолкнул ее и со злостью ответил:
- И не проси даже. Да я скорее с голоду подохну… Уходи и не говори лучше со мной об этом.
Мама встала, выпрямилась, и в глазах у нее я опять увидел тот исступленный огонь, который появлялся после долгих молений.
- Ну так подыхай, - хрипло сказала она и, пошатываясь, медленно вышла из комнаты.
Прошел час, второй, третий… Я ничего не ел со вчерашнего обеда - вечером очень болела голова, ничего не лезло в горло. А теперь захотелось есть. Но я постарался не думать о еде. Я закрыл глаза и стал вспоминать, как вместе с Ленькой делал ракету. Потом начал думать о том, как прошел у ребят сбор. Вот и не раскрыли они все сорок «секретов». Только тридцать девять. А сороковой я увез с собой на хутор. Удастся ли мне раскрыть когда-нибудь перед ними свой «секрет»?
Скрипнула дверь, я открыл глаза. Снова вошел дядя Петя. В левой руке он держал огромный ломоть хлеба с розоватым салом, в правой - большой складной нож. У меня тут же заныло в животе. Я постарался незаметно сглотнуть слюну, но это мне не удалось: дядя Петя смотрел на меня в упор маленькими тусклыми глазами.
- Ну как, еще не передумал? - насмешливо спросил он и аккуратно отрезал ножом кусочек сала.
Я сжал зубы и отвернулся к стене. Он отправил сало себе в рот и начал громко чавкать. Меня стало мутить. Ел он долго и неторопливо, сало пахло чесноком и перцем, и нестерпимо вкусным был запах хлеба. Я натянул на голову одеяло, чтобы не слышать этих запахов, но они проникали сквозь него, как проникало чавканье дяди Пети. Кончив есть, он щелкнул ножом и ласково сказал:
- Ну-ну, полежи, подумай. А я пойду Мурзу покормлю. Тоже живая тварь, пищи просит.
Я даже не повернулся. Я лежал, закрыв глаза, и считал до тысячи - пытался заснуть. В конце концов это мне удалось.
Проснулся я оттого, что почувствовал, как кто-то тормошит меня за плечо. Открыл глаза - мама. Боязливо оглядываясь на закрытую дверь, она пихала мне под одеяло два больших ломтя хлеба с маслом.
- Поешь, Сашенька, поешь, милый, - шептала она, а из глаз у нее - кап-кап - непрерывными цепочками катились слезы.
Спросонья я схватил мягкий, душистый хлеб и поднес ко рту. И сразу все вспомнил. Я приподнялся и положил хлеб на кровать. И, глядя маме прямо в глаза, сказал: