- Договорились… - Алеша произносит это таким унылым голосом, столько разочарования у него в глазах, что управляющий, крякнув, нетерпеливо щелкает замками, достает из портфеля лист бумаги и карандаш и протягивает портфель Веньке:
- Ну-ка, подержи, - потом кладет листок на портфель и быстро пишет несколько строк. - Можете завтра приехать и забрать. Разрешите идти?
И снова смеется, крутит большой головой, на которую надвинута каракулевая папаха.
- Разрешаем, - весело говорит Алеша. - Большое спасибо. А весной всем отрядом вам помогать придем.
- Приходите, приходите, - улыбается управляющий. - Будем рады. Работы хватит.
И уходит, помахав нам рукой.
- Вот тебе и бюрократ, - шепотом говорит Венька и восхищенно трясет рыжим чубом.
Мы вспоминаем, что именно так назвал Ленька управляющего, и улыбаемся. Пусть мы еще не знаем, как попали в Венькин портфель радиодетали, из-за которых всем пришлось столько пережить, все равно нам весело.
БЕЗ ОБРАТНОГО АДРЕСА
Если бы на конверте был указан обратный адрес, я бы ни за что не вскрыл его: письмо было адресовано не мне, а маме. Но маме никто никогда не присылал писем. Мне писали Катя, Севка и Митя, ей - никто. Письмо было отправлено из Минска, я разобрал это по почтовому штемпелю. Корявые карандашные буквы неуклюже расползлись по конверту, такому измятому, словно его два дня носили в кармане. Я смотрел на этот конверт и думал, что в нем? Чья рука вывела на нем название нашей улицы, номер дома, квартиры? Обрадуется мама, когда прочтет его, или огорчится? И почему тот, кто отправил его, спрятался в заклеенном конверте, даже имени своего внизу не написал?
Конверт лежал на краешке стола, там, где его положила тетя Таня, - грязно-синий прямоугольник на белой скатерти. А я то подходил к нему, опираясь на костыли, то отходил, как будто он был намагниченным. При взгляде на него меня начинало знобить. И совсем не от любопытства. От какой-то неясной тревоги.
Мама и тетя Таня ушли в кино, после «Судьбы человека» мама не пропускала ни одного кинофильма. Ленька тоже куда-то ушел. Мы были одни. Я учил географию, дядя Егор, покусывая усы, ремонтировал наш будильник. Какая-то пружинка в нем упорно не хотела встать на свое место, и он загонял ее пинцетом так долго, что у меня бы, наверно, уже давно от такой работы лопнуло терпение. Я читал и искоса наблюдал за дядей Егором, удивляясь, почему он этот будильник не выбросит в форточку. А когда часы наконец затикали, дядя Егор поставил их на стол, расправил усы и сказал:
- А мама твоя, Сашка, молодец! Никогда я, откровенно говоря, от нее такого мужества не ожидал. - И уходит к себе.
Я решительно надрываю конверт. Я знаю, читать чужие письма нехорошо, нельзя, но не хочу, чтоб мама огорчилась, если письмо плохое. А если письмо хорошее, ну что ж, я извинюсь перед ней и больше никогда не буду этого делать.
Достаю листок в клеточку, смотрю на подпись. Может, мне и читать его не придется, это письмо? Может, это какой-нибудь знакомый? Тогда я тут же положу листок в конверт. Но подписи под письмом нет. Нет и адреса.
Сажусь. Читаю.
«Одумайся, сестра, на грешный путь вступила ты. Сама отступила от Бога и людей отвращаешь. Сеешь сомнение в душах на радость дьяволу. Раскайся. Ты ничто перед Богом, Бог свят, а ты греховна; представь радость небесам, покайся и обратись. И получишь ты вечную жизнь, вечное спасение, вечное блаженство. Помни, говорит Господь:
Не одумаешься, мы слуги его, сами осудим тебя. Не жить тебе на земле».
Листок выпал у меня из рук и, медленно кружась, лег на пол. Большие печатные буквы слились в мутные ручейки. «Сеешь сомнение в душах» - вдруг выплыла строка.
- Дядя Егор! - кричу я. - Зайдите ко мне.
Дядя Егор входит, и я подаю ему письмо. Он берет письмо и после первой строчки брезгливо оттопыривает пальцы. Читает, а под кожей у него перекатываются тугие желваки.
- Угрожать вздумали? - дядя Егор тяжело садится рядом со мной. - Знаешь, на кого они похожи? На осенних мух. Чуют свою погибель, вот и хочется побольней укусить. Не выйдет, - сжав мое плечо, говорит он.
- Это тетки Серафимы работа, - говорю я. - Была она тут, то же самое говорила. Мама ее за дверь выставила.
- По всему чувствуется, ее, - соглашается дядя Егор.
- Маме письмо покажем? - спрашиваю я.
Дядя Егор колеблется, дергает себя за ус. Решительно машет рукой.
- Покажем. Пусть она и это знает.